Предисловие

С Карлом надо будет серьезно поговорить — педсовет, отметив его плохую успеваемость, пришел к выводу, что этим летом в старшие классы гимназии ему просто так не пройти. Мы с ним договариваемся, что завтра он придет ко мне потолковать.
Карл спокойно выслушивает мое мнение и спрашивает, что теперь делать. Общие сообра­жения очень скоро приводят нас к вопросу о том, в какой обстановке он дома делает уроки. Тут уж Карл признается, что уйму времени про­водит перед телевизором, и притом гораздо больше, чем сам того хотел бы. «В общем, я пя­люсь на ящик каждый день по два-три часа». По правде говоря, ему совсем неохота так многосмотреть телевизор. Но, едва придя домой, он включает его, а после никак не может от него оторваться. Что делать?

Это переводит разговор на следующую тему. Мы с Карлом всерьез обсуждаем вопрос, какие личные стратегии ему надо бы разработать, что­бы ограничить неумеренное потребление масс-медиа, а освободившееся время с толком исполь­зовать для учебы. Разговор, поначалу совсем школьный, неожиданно превратился в психоло­гическую консультацию по поводу того, как мальчику относиться к своей зависимости.
Ученики вроде Карла вовсе не исключения. Цифры, приводимые Райнером Пацлафом в этой книге, вполне соответствуют повседнев­ной действительности. Например, есть семи­классники, которые по понедельникам могут перечислить шесть-семь художественных филь­мов, просмотренных за выходные. Другие зна­ют наизусть программы всех каналов и могут со­вершенно точно сказать, какая серия, какой репортаж и т. п. идет по такому-то каналу в та­кой-то день и час.

Мы, взрослые, видимо, уже свыклись с чу­довищными масштабами потребления масс-ме­диа детьми. Лишь немногие из нас в полныйголос выступают против этого ежедневного пе­дагогического безумия. Даже в вальдорфских школах учителя покорно разводят руками: «Придется, видно, с этим смириться». И это при том, что во всех школах уже давно пора бить тревогу. Ведь в течение последних десяти лет способность детей самостоятельно, твор­чески усваивать школьные знания ужасающе быстро сокращается. Вот только один из симп­томов этого процесса.

Промышленно-торговая палата округа Майн-Кинциг начиная с 1970 г. ведет монито­ринг на тему: с какими знаниями и умениями в области орфографии и математики молодые люди вступают в профессиональную жизнь. Поначалу это мероприятие имело целью лишь выявление у начавших трудовую жизнь моло­дых людей слабой подготовки, чтобы затем предложить им адресную помощь. Но со време­нем ежегодный тест стал показателем слабой подготовки всей молодежи, вступающей в тру­довую жизнь. Тест, в котором приняло участие 740 добровольцев, был тем же, что и в 1989-м, и в 1994-м. Поэтому оказалось возможным пря­мое сопоставление: в 1989 г. 47,6% испытуемых получили по орфографии оценки «хорошо» или«весьма хорошо». В 1994 г. их было еще 46,2%, а в 1999-м это число сократилось до 34,4%. Ана­логично дело обстоит с умением считать: доля хороших и весьма хороших оценок сократилась с 20,8% (1989) и 16,1% (1994) до 11,2% (1999). Зато численное выражение неважного и плохо­го владения соответствующими знаниями воз­росло с 19,6% (1989) до 27,2% (1999)¹. Секре­тарь промышленно-торговой палаты в Ханау, комментируя эти результаты, констатировал, «что образовательная система движется в на­правлении образования с нормированным „максимально допустимым числом отказов"».

Точная статистика, зафиксированная про­мышленно-торговой палатой, для учителей ста­ла повседневным явлением. Растет число учени­ков, которым нелегко понимать абстрактные связи и обдумывать их самостоятельно. Объяс­нить на уроке математики доказательство слож­ной теоремы сейчас неизмеримо труднее, чем десяток лет тому назад, — ведь многие школьни­ки не умеют самостоятельно воспроизводить простейшие мыслительные операции, не говоря уж о том, чтобы применять их в новой ситуации.
Было бы, разумеется, опрометчиво искать причину такого положения дел лишь в просмотре детьми телепередач. Тут сказываются и дру­гие воздействия. Но все же неумеренное потреб­ление детьми масс-медиа — очень важный фак­тор отклонений их развития от нормы.

Мы больше не вправе закрывать на это гла­за, а, напротив, обязаны размышлять о том, чту следует противопоставить такому опасному процессу.

Стремиться к упразднению телевидения, компьютерных игр и Интернета — абсурд: ведь технические достижения предоставляют и воз­можности полезные, достойные развития. Воп­рос надо ставить иначе: что можно дать детям, чтобы они сумели как-то противостоять нега­тивным воздействиям телевидения? Как воспи­тать в них правильное отношение к развлека­тельным техническим средствам, сделать так, чтобы дети на деле правильно относились к масс-медиа?

Тому, кто ставит перед собой такие вопросы, эта книга поможет найти ответы. Райнер Пацлаф ясно и подробно описывает воздействие те­леэкрана на детскую психику. Он объективно опровергает существующие на сей счет предрас­судки. А что важнее всего, показывает, какими способами родители могут помочь своим детямжить собственным воображением в медийной окружающей среде: ведь именно это качество закладывает в них основы творческого отноше­ния к труду в дальнейшей жизни.

Кому-то эта книга может показаться непри­ятной. Она приводит в смятение — но делает это ради наших детей, ради нашего будущего! Хоро­шо, если ее прочтет как можно больше родите­лей, и главным образом молодых!

Франкфурт-на-Майне, весна 2000 г. Эдвин Хюбнер

 

Вступление

Ни одно из масс-медиа не вторгалось в повсе­дневную жизнь человечества так властно, как телевидение. С начала его всемирного триумфа прошло уже пять десятков лет — но в общем и целом оно по-прежнему удерживает позиции излюбленного и преимущественного способа проводить досуг, несмотря на наличие таких со­временных конкурентов, как Интернет и компь­ютер. Причину столь явного перевеса следует видеть, конечно же, в том, что телевидение, это «окно в мир», связывает зрителя со всем проис­ходящим в большом мире, да так красочно и реалистично, как никакое другое СМИ. Зрителю кажется, что именно с его помощью легче всего приобрести широкий кругозор. Ведь тут человек не просто слышит или читает о событиях, а, можно сказать, самолично присутствует, наблю­дая происходящее «собственными глазами».

Эпоха, все решительней встающая под знак глобальной политики, глобальной экономики, глобальных экологических проблем, настоятель­но нуждается в такого рода способах смотреть на мир. Направлять наше сознание на всю землю, на все человечество — вот что сегодня самое важное, и в этом смысле телевидение могло бы вносить значительный вклад в решение задач современ­ности, расширяя наш духовный горизонт.
На практике, однако, дело обстоит иначе: более чем тридцать телеканалов заполнены главным образом развлечениями и спортом; им-то в среднем по Германии зрители уделяют ежедневно по два-три часа своего досуга, в то время как текущей информации и познаватель­ным передачам принадлежит сравнительно не­большая доля совокупного времени просмотров (максимум 26%). Разве при таком положении дел важное не пропадает в море неважного? Раз­ве глобальное отупение не вытесняет столь не­обходимого углубления сознания?

Многие считают, что телевидение — их глав­ное орудие в приобретении образования и знаний. Но это иллюзия. Журнал «Шпигель» в 1994 г. протестировал состояние общего обра­зования немцев, подведя лаконичный итог: «Ре­зультат: чем дольше человек смотрит телевизор, тем скуднее его познания. Это относится ко всем сферам, за исключением одного только спорта»².

Стало быть, получается, что и через пятьде­сят лет после появления телевидения как сред­ства массовой информации мы не научились от­носиться к нему так, чтобы оно действительно способствовало нашему развитию. Может, мы делаем что-то неправильно? Или то, что зрите­ли столь жестоко заблуждаются относительно своего настоящего положения, вообще зависит не от них, а от особенностей этого СМИ? Может быть, электронно-лучевой образ, столь несход­ный с любыми изображениями на бумаге или холсте и даже с диапозитивами и кинокадрами, оказывает подспудное воздействие, о котором мы даже не подозревали?

С помощью современных естественнонауч­ных методов это можно было бы легко выяснить. Но науку о масс-медиа такие вопросы явно не заботили. До сих пор она занималась исключи­тельно вопросами программ, иными словами — оформления передач и их воздействия на различные категории зрителей, а кроме того — социоло­гическими и педагогическими аспектами исполь­зования телевидения. Этим темам посвящена уйма публикаций, а вот подспудным воздействи­ям операторской работы и телемонтажа на зри­теля — очень немногие работы и уж совсем не­многие — неосознаваемым физиологическим воздействиям телеэкрана. Не так давно амери­канскому нейрофизиологу Кейту Баззлу при­шлось с величайшим удивлением констатиро­вать, что о биохимических, эндокринных, нейромышечных и сенсорных процессах, иду­щих в человеческом организме во время про­смотра телепередач, исследователям почти ниче­го не известно, как и о процессах, протекающих в это время в центральной нервной системе³.

Как бы там ни было, то немногое, что мож­но найти в современной литературе о воздей­ствии телевидения, содержит столь далеко иду­щие выводы, прежде всего относительно развития детей, что общественность, безуслов­но, должна быть осведомлена об этом. Речь идет о фактах, которые могли бы настроить нас на гораздо более критическое и сознательное отношение к телевидению, если бы мы с ними считались.

Правда, до сих пор еще не было сколько-ни­будь связного изложения таких фактов — и вот, может быть, одна из причин того, что они столь мало известны широкой публике⁴. Поэтому я постарался свести воедино важнейшие резуль­таты разрозненных, часто весьма специальных источников, связав их с моими собственными, отчасти опубликованными уже в 1995 г. иссле­дованиями о воздействии телевидения на дви­жение глаз, так что в итоге здесь впервые скла­дывается целостная картина воздействий, о которых идет речь.

Основной упор в моей книге сделан на физиолого-антропологической стороне дела, а не на содержательных вопросах, связанных с теле­программами, поскольку я убежден, что фунда­мент для действительно свободного, объектив­ного отношения к этому СМИ может быть создан лишь через исследование воздействий телеэкрана, не зависящих от содержания про­грамм. Ведь, пока мы не уразумеем, что проис­ходит с нами во время просмотра на бессозна­тельном, подпороговом уровне, т. е. в области чистой психофизиологии, не мы будем хозяева­ми телевизора, а телевизор — нашим хозяином. Поэтому насущнейшей задачей должно статьповышение степени свободы зрителя в отноше­нии экрана. Данная книга ставит своей целью создание основы для выработки такого более свободного отношения.

Остается только заметить, что мои исследова­ния были отчасти начаты уже в брошюре «Телеприлежание или телемания? Пути к самостоя­тельному взгляду», опубликованной в апреле 2000 г. Союзом антропософского здравоохране­ния (Johannes-Kepler-StraBe56, 75378 BadLiebenzell). Но тогда по соображениям эконо­мии места в брошюру не были включены мно­гие подробности и целые главы, так что полнос­тью работа представлена только в этой книге, куда дополнительно вошла статья «Онемевшее детство», опубликованная в 1999 г. в журнале «Педагогическое искусство» (№ 7/8) и в крат­кой редакции распространяемая Международ­ным объединением вальдорфских детских садов в информационной серии «Право на детство — право человека» (№ 4).го не известно, как и о процессах, протекающих в это время в центральной нервной системе³.

Как бы там ни было, то немногое, что мож

Правда, до сих пор еще не было сколько-ни­⁴. Поэтому я постарался свести воедино важнейшие резуль­

 Основной упор в моей книге сделан на физиолого-антропологической стороне дела, а не на содержательных вопросах, связанных с теле­видением.

­

Штутгарт, май 2000 г. Райнер Пацлаф

 

1. Зрение и телевидение
Активная работа глаза

Тот, кто рассматривает картину на стене или фото в иллюстрированном еженедельнике, диа­позитив на холщовом экране или картинку в ко­миксах, полностью свободен в этой ситуации — он может глядеть больше или меньше, удив­ляться увиденному или нет: эти объекты ни к чему его не обязывают. Поэтому большинство людей считает, что не иначе дело обстоит и с те­левидением и что они ничуть не меньше свобод­ны и тут. Но это иллюзия. Телеобраз прямо-таки в огромной степени принудителен, причем зри­тель никоим образом не может уклониться от такого принуждения, даже если толком не вгля­дывается в экран.

Чтобы вникнуть в природу этого принужде­ния, надо сперва разобраться в протекающей без участия сознания работе глазных мышц при обыкновенном зрении. В этой сфере физиоло­гия органов зрения пришла за последние деся­тилетия к революционно новым знаниям, бро­сающим свет и на ситуацию телепросмотра.

Выработанный еще в XIXвеке подход, гла­сящий, что зрение — своего рода фотографичес­кий процесс, в ходе которого внешний мир ото­бражается на сетчатке, словно в фотоаппарате, оказался несостоятельным. Хотя глаз и обнару­живает все признаки фотоаппарата, но в процес­се зрения участвует не только оптическая со­ставляющая, а много чего еще. Это стало четко видно, когда с помощью средств современной хирургии оперировались слепорожденные и в результате операций «глаз-фотоаппарат» по­ступал в их распоряжение вместе со всеми необ­ходимыми нервами, полностью готовый к рабо­те: кроме расплывчатых цветовых пятен и градаций освещенности, они не видели ровно ничего. Они не могли непрерывно и отчетливо распознавать объекты — а это и есть зрение в собственном смысле слова. Не помогали даже настойчивые упражнения, и многие пациенты, чьи надежды оказались так жестоко обмануты, отказывались от усилий, игнорировали зри­тельные ощущения и возвращались к прежней ориентации по слуху и осязанию; некоторые, от­чаявшись, покончили с собой⁵.

А между тем причина такой неудачи науке известна: зрение — процесс отнюдь не пассив­ный и глаза не просто воспринимают то, что в виде световых раздражений предоставляет им внешний мир. Зрение — процесс в высшей сте­пени активный. Ведь образам действительнос­ти, доступным нам, казалось бы, с первого взгляда, на самом деле сперва приходится под­вергаться «обработке» в ходе сложных движе­ний зрительной мускулатуры — и лишь после этого они осознаются. В общем и целом это про­исходит таким образом.

Хотя вся сетчатка (ретина) покрыта зри­тельными клетками (палочками и колбочками), область четкого зрения ограничена крошечным участком на задней стенке глазного яблока, foveacentralis(центральной ямкой). Этот участок наиболее четкого зрения занимает лишь 0,02% всей поверхности сетчатки, охватывая угол об­зора приблизительно в 2 градуса из круглым счетом 200 градусов горизонтального поля зрения, доступного глазу. Поэтому, глядя на окру­жающее, мы с полной четкостью можем видеть лишь крошечный фрагмент целой картины, а. именно тот, на котором сходится фокус оптичес­ких осей обоих глаз.

И все же нам удается получить ясную, чет­кую картину, скажем, дома, благодаря тому, что глазные мускулы по очереди фокусируют глаза на различных фрагментах целого, помещая их перед fovea. Вот как это происходит: сначала ка­кой-нибудь участок дома фиксируется глазами на долю секунды, затем мускулы скачкообраз­ным движением (на языке специалистов назы­ваемым саккадой) переводят фокус зрения на другой участок объекта, тоже фиксируемый на долю секунды, затем следует очередная саккада на третий участок, и так продолжается, пока этими отдельными фиксациями глаза не просканируют достаточное для получения четкой общей картины объекта число участков.

При спокойном созерцании отдельные фик­сации длятся от 0,2 до 0,6 секунды, так что за секунду происходит от 2 до 5 саккад⁶; при более лихорадочном обзоре саккады следуют чаще, а фиксации длятся соответственно все меньшее время. И только когда произошли все эти бесчисленные сканирующие движения глаз, чело­век «видит» то, на что смотрит. Картина, кото­рую он теперь осознает, столь же устойчива и неподвижна, как только что законченная ху­дожником картина на мольберте. Но художни­ку, прежде чем возникла вся картина, пришлось сделать руками тысячи движений: и точно так же в беспрестанном движении были глаза зри­теля, пока он по видимости «одним взглядом» не охватил весь дом вполне ясно и четко. То, что он при этом увидел, — отнюдь не фотография объекта, а образ, активно созданный им самим.
 

Человеческое «я» управляет зрением

Хотя, глядя на что-нибудь, мы не осознаем быстрых движений своих глаз, они тем не менее связаны с нашей личностью. Ведь эти движения не подчинены какой-то единой, раз и навсегда установленной для всех людей схеме, а в боль­шой степени обусловлены индивидуальностью. Они по-разному происходят даже у одного и того же человека — в зависимости от того, на что он смотрит и что хочет видеть. Разумеется, у любого из нас есть и собственные оптическиепривычки, и, если мы не ставим перед своим зрением какой-то особой задачи, верх берут устоявшиеся привычки, т. е. типичные для каж­дого процессы зрения.

С помощью специальных приборов можно сделать видимым движение глаз по объекту при его осмотре — эти приборы вычерчивают путь от одной фиксации взгляда до другой, так что полу­чается своего рода рисунок оставляемых им сле­дов. Если, к примеру, испытуемому предъявить для осмотра фотопортрет (см. ил. 1), то на схеме, созданной прибором, можно увидеть, что рот и глаза фиксируются множество раз, а вот менее характерные части лица, скажем замыкающая его линия, — лишь вскользь⁷. Характерно и то, что правая (с точки зрения изображенной на портрете девочки) половина лица фиксируется взглядом гораздо чаще, чем левая: это потому, что игра света и тени на ней явно богаче и драма­тичней. К тому же в повседневной жизни люди, глядя на лица, и вообще-то, как правило, осмат­ривают правую их половину почти вдвое чаще, чем левую (это подтверждается исследования­ми⁸): ведь у большинства правая половина лица характернее и выразительнее! Отсюда видно, что глаз движется в процессе зрения отнюдь не поготовой схеме, а направляется главным образом туда, где для смотрящего есть что-то важное, го­ворящее ему о многом. Интерес — вот что управ­ляет глазом.

Интерес может быть вызван извне — чем-нибудь характерным для объекта зрения, но может и произвольно направляться изнутри на определенные детали объекта. В своей фунда­ментальной книге Ярбус описывает следующий показательный эксперимент⁹. Он предъявлял испытуемым картину, на которой были изобра­жены собравшиеся в комнате хозяева и словно свалившийся им на голову гость. И вот, когда он спрашивал испытуемых о возрасте изображен­ных людей, их глаза (по показаниям прибора) интенсивно сканировали отдельные лица на картине; если он спрашивал о материальном положении хозяев, взгляды обследовали глав­ным образом мебель, картины на стенах комна­ты и т. д.; если речь шла об одежде, досконально изучались соответствующие предметы. А когда он спросил, как долго, по-видимому, посетитель не бывал здесь в гостях, взгляды испытуемых сновали почти исключительно между лицом го­стя и ошарашенными лицами хозяев. Ведь где еще было искать ответ, если не в выражении лиц и повороте голов изображенных людей?

В таком случае, как этот, говорят об интенционалъном зрении — а эта способность не дает а эта способность не дает­ся человеку от рождения, но приобретается им в многолетнем процессе научения. Мы бессоз­нательно тренируем ее с самого раннего детства, а став взрослыми, научаемся сознательно разви­вать и укреплять ее, дисциплинируя зрение.

Одна группа исследователей в 1995 г. убеди­тельно продемонстрировала, как систематическая тренировка зрения становится оптической привычкой. Серия картин, сперва конкретных, затем абстрактных, предъявлялась группе про­фессиональных художников, группе знатоков искусства и группе дилетантов, не имевших ника­кого знакомства с живописью. Дилетанты (точ­нее, их глаза) вели себя в отношении абстракт­ных картин точно так же, как и в отношении конкретных: они старались сканировать детали, очень мелкими шагами продвигаясь вперед, что­бы найти что-нибудь знакомое. А вот художни­ки и знатоки даже с конкретными образами, а тем более с абстрактными, поступали совсем иначе: они сразу производили общую разведку картины большими саккадами, постоянно встра­ивая детали в целое, и намного более интенсив­но созерцали картины, что подтверждается го­раздо более длительной фиксацией их взгляда¹⁰. Стало быть, здесь, можно сказать, двое смот­рят на одно, а видят разное. Способ, каким каж­дый из них смотрит, заранее определен накоп­ленными ими знаниями. В процессе зрения проявляются, с одной стороны, результаты пре­жних сознательных тренировок, ставших при­вычкой, а с другой — возникающее стремление различить нечто определенное.
Эта волевая способность исходит из сокро­веннейшей сердцевины личности, она представ­ляет собой само «я» человека («я» тут понима­ется не в обыденном смысле, как сознание собственной индивидуальности, а в более высо­ком смысле — как сила личности, пронизываю­щая нас целиком, вплоть до бессознательных органических процессов). И вот мы приходим к выводу: бессознательные движения глаз суть прямые и косвенные проявления свободной, активной деятельности нашего «я».
 

Телеизображения — не обычные изображения

Для большинства зрителей телеизображе­ние — в принципе такое же, как все остальные. Но это роковая ошибка, как будет показано в следующих главах. Если кино- и диапроекто­ры создают на экране полносоставные картины, то электронно-лучевые трубки, применяемые в телевизорах (по имени своего изобретателя они называются еще трубками Брауна), в прин­ципе не могут создать полносоставной картины. В такой трубке имеется только один исходящийиз катода электронный луч, который, столкнув­шись с экраном, создает на нем крошечную све­товую точку. Эта световая точка посредством системы развертки шаг за шагом обходит всю поверхность экрана, следуя при этом заложен­ной в экране растровой сетке, состоящей из 625 строк, в каждой из которых по 833 точки (по ев­ропейскому стандарту).

За время своего прохождения по растровой сетке электронный луч точка за точкой воспро­изводит заданные телекамерой значения цвета и яркости, так что кадр складывается в своего рода мозаику из 625 х 833 отдельных точек. Все это происходит с умопомрачительной скорос­тью: световой луч 25 раз в секунду обходит 520 625 точек растра, что составляет ни много ни мало 13 миллионов точек за секунду!
Правда, в действительности дело обстоит так, что хотя за секунду проецируется 25 кадров, каждый кадр состоит из двух частичных кадров (см. ил. 2): сначала электронный луч проходит на экране сверху вниз по всем нечетным стро­кам, потом, за второй проход, по всем четным. Стало быть, вместо 25 полносоставных кадров воспроизводится 50 неполносоставных, на каж­дый из которых требуется 1/50 секунды.

Принудительный обстрел сетчатки

Как глаза реагируют на такое неестествен­ное, всегда неполносоставное изображение? Так же, как при просмотре диапозитива или друго­го изображения, они сканируют телекадр быст­рыми движениями, чтобы получить целостный образ. Значит, они фиксируют какой-нибудь случайный пункт, чтобы сканировать его при­стальнее, но, еще задолго до того как вообще начнется фиксация, электронный луч успевает уйти с этой точки, возбужденное им свечение угасает и мгновенно исчезает. Значит, здесь уженечего сканировать. Поэтому глаза совершают саккаду к другому пункту фиксации, делают следующую попытку — и снова попадают впро­сак: то самое, что только что ярко светилось, в следующий миг растекается бесформенной те­нью. Так и продолжается: взгляд может прыгать куда угодно, но нигде не найдет постоянного объекта, который можно было бы просканировать. Бешено мчащаяся световая точка всегда опережает его.
Даже если бы для фиксации глазам хватало очень малого срока в 120 миллисекунд, элект­ронный луч за это время послал бы на сетчатку уже шесть частичных кадров, или соответствен­но три полных. Значит, еще прежде, чем у глаз появилась возможность самостоятельно зафик­сировать образ, нарисованный электронным лу­чом мозаичный кадр уже попал на сетчатку, и остается он там гораздо дольше, чем на экране, потому что сетчатка слишком инертна, чтобы следовать за бешено мчащимся световым лучом. Полносоставная, равномерно освещенная карти­на, которую мы, как нам кажется, видим на экра­не, на самом деле существует только на сетчатке.

Тут, правда, надо ответить на одно серьезное возражение: мы-де неверно исходим из того, будто световая точка, создаваемая электронным лучом, практически тотчас исчезает — ведь в действительности эффект послесвечения столь силен, что точка не совсем угасает за вре­мя до следующего прохода луча. Но это верно лишь с оговоркой. Я процитирую специальное издание: «Место экрана, на которое попал луч, должно какое-то время светиться, чтобы из со­вокупности световых точек сложилась замкну­тая картина. С другой стороны, время послесве­чения не должно превышать 1/50 секунды, поскольку после этого появляется следующая точка растра, иначе при быстром скольжении луча картина окажется „смазанной"»¹¹.

Кроме того, точка экрана, на которую упал электронный луч, излучает свет не по прямой, к зрителю, а во все стороны, так что в, скажем, нечетной строке вокруг этой точки возникает «гало», распространяющееся и на соседние чет­ные строки. Но поскольку луч, создавая второй частичный кадр, уже через 1/50 секунды прохо­дит через эти четные строки, чистое зернистое изображение не получилось бы, если бы он не попадал на совершенно темное место.

Стало быть, частичный кадр угасает уже в то время, когда он только «вырисовывается»; к тому моменту, когда луч попадает на последние точки растра, первые уже давно погасли. Вот и выходит, что глаза никогда не видят на телеэк­ране готовой, полносоставной картины, кото­рую могли бы сканировать привычным для себя образом, а всегда находят лишь призрачно исче­зающие образы, к которым им по-настоящему не подступиться.
 

Застывший взгляд

Рассматривая цветную репродукцию, ска­жем, какой-нибудь картины, мы тоже можем заметить, что она составлена из тысяч крошеч­ных растровых точек. Но когда наш взгляд па­дает на них, они неизменно сохраняют свои свойства — цвет, освещенность и четкость. А те­перь попробуем представить себе такую стран­ную печать, которая выцветает до неузнаваемо­сти, как только ее касается взгляд зрителя: его глаза могут напрягаться сколько угодно — сто­ит им приступить к фиксации какого-нибудь места, как точки растра на нем уже почти обра­тились в ничто. Оптическое впечатление от та­кой картины всегда было бы сильно размытым.

Но как раз в этой ситуации и оказываются глаза телезрителя: куда бы они ни направля­лись, целая картина от них всегда ускользает. Тут мы имеем дело со странным явлением — постоянно светящиеся точки растра, которых взгляд тщетно ищет на экране, появляются на сетчатке, но при этом собственная активность глаз в значительной степени отключена.

Сюда добавляется и полное замирание акко­модационных движений, т. е. вращений глазно­го яблока, с помощью которых угол оптических осей глаз постоянно изменяется, приспосабли­ваясь к смене расстояний до объектов, как про­исходит, к примеру, в театре, когда нужно четко видеть находящихся на разных расстояниях от зрителя актеров и кулисы. При телепросмотре же расстояние до экрана остается неизменным, и потому глаза, приспособившись к нему один раз, уже не делают аккомодационных движе­ний, пока взгляд направлен на экран.

Что же происходит, когда сканирующие уси­лия нигде не находят опоры, а растровая кар­тинка и без них возникает на сетчатке? Столь оживленная в других случаях деятельность глаз становится ненужной и почти целиком сменяет­ся пассивностью. Взгляд цепенеет, превращаясьво всем знакомый «телевзгляд». Народная муд­рость неспроста назвала прибор, вынуждающий принимать столь противоестественную установ­ку, «ящиком для идиотов»*. Но было бы ошиб­кой думать, будто «оцепеневший взгляд» — не­достаток телезрителя: такой взгляд с первого же мгновения навязывается ему самой природой телекадра, и никто не в состоянии избежать это­го принуждения¹².

Разумеется, сознание телепотребителя со­противляется такой информации: ведь на сво­ем опыте он не замечает никаких изменений и как раньше, так и теперь чувствует себя полно­стью свободным и активным. Увы, все прово­дившиеся до сих пор исследования доказывают обратное.

В 1979 г. американская группа эксперимен­таторов исследовала число саккад при телепросмотре, констатировав заметное снижение ак­тивности глаз: в ходе 15-минутного просмотра (показывали какое-то голливудское шоу) у всех испытуемых за промежуток в 20 секунд имели место лишь от 5 до 7 саккад¹³. Если сравнить это число с 2—5 саккадами в секунду при свободном разглядывании природной среды (что для 20 се­кунд дало бы частоту в 40—100 саккад), то сни­жение составит в среднем 90%.

Другое свидетельство существенного сниже­ния активности глаз при телепросмотре — диа­метр зрачков, который толкуется исследовате­лями как показатель степени активности мозга («кортикальной активации», стимуляции дея­тельности коры головного мозга) и соответ­ственно как индикатор бодрствующего созна­ния. В 1980 г. при показе одного и того же фильма с одними и теми же размером и ярко­стью изображения было обнаружено «заметное сокращение диаметра зрачков» в том случае, когда фильм демонстрировался не на кино, а на телеэкране¹⁴.

Впрочем, телевидение уже и внешними фак­торами вызывает снижение естественной дея­тельности органов чувств вдвое: во-первых, оно приводит к полной остановке аккомодацию глаз, поскольку выбранное зрителем расстояние от экрана во время просмотра, как правило, не меняется. Во-вторых, оно надолго ограничива­ет поле зрения крошечным участком. Ведь при нормальном осмотре окружающего пространства человеческие глаза по горизонтали охваты­вают угол в 200 градусов и могут свободно дви­гаться в этих пределах. А если с обычного рас­стояния смотреть на телеэкран средних размеров (12 х 16 дюймов), то поле зрения ока­зывается суженным до 6—7 градусов, т. е. сокра­щается на 97%¹⁵. Даже при чтении книги глаз получает в пять раз большее поле зрения. А в пределах 6—7 градусов глаза, как мы виде­ли, не имеют возможности совершать свобод­ные движения.

Но если активность глаз сводится на нет, то их оцепенение передается и всему телу, и даже самые непоседливые детишки часами сидят пе­ред телевизором неподвижно. Врачи называют такое двигательным застоем — но это сильно преуменьшающая опасность формулировка, за­ставляющая задуматься, в чем тут дело — про­сто ли в бездумности или в сознательном введе­нии в заблуждение. Ведь проблема заключается не в пассивности мускулов, а в пассивности воли, управляющей мускулами. То, что при этом происходит, — не более и не менее, как атака на волевую способность человека, обусловливаю­щую его самостоятельность, собственную ак­тивность. Тут имеет место снижение, деградацияактивности, застои воли, а тем самым и деграда­ция личности.
 

Альфа-состояние

Парализующее глаза воздействие телевизора выражается в измеримом изменении активности токов коры головного мозга, открытом лишь в 1970 г. Тогда-то впервые один исследователь и задался вопросом, какие электрофизиологичес­кие изменения потенциалов происходят в мозге под воздействием телевидения. Инструментом их измерения стоты (8—13 Гц), а если открыть глаза или если освещенность воз­растет, они тут же сменяются более высокими бета-частотами (14—30 Гц), которые считаются показателем ясности сознания и активного визу­ального внимания.

В 1970 г. Герберт Э. Кругмен исследовал, ка­кие изменения происходят в ЭЭГ, когда испыту­емый от чтения переходит к телепросмотру. Уже первые измерения обнаружили то, что позже только подтвердилось: когда испытуемый смот­рел телевизор, бета-частоты почти исчезали, доминировали альфа-частоты. Итак, при теле­просмотре наступает так называемое «альфа-состояние». Что же оно означает?

Преобладание альфа-частот исследователи единодушно расценивают как признак сниже­ния визуального внимания. Поэтому Кругмен говорил относительно телевидения о «lowinvolvement» (англ. слабом участии), пассивном восприятии без собственного участия¹⁶. Но уже в ходе дальнейших исследований выявилась намного более сложная картина, чрезвычайно интересная для нашей постановки вопроса.

Альфа-частоты, как оказалось, вовсе не обя­зательно связаны с пассивностью — они могут возбуждаться и активно, скажем, в состоянии медитации: и без того преобладающие при за­крытых глазах альфа-частоты еще больше берут верх по мере того, как медитирующему удается отрешиться от всех чувственных впечатлений и полностью ориентировать сознание вовнутрь¹⁷.

Поэтому не удивительно, что в определенных ситуациях усиление альфа-частот наступает даже при открытых глазах. Такое бывает, к при­меру, когда человек предается мечтам и «спит с открытыми глазами». Тут глаза, правда, гля­дят, как если бы они что-то замечали, но взгляд «отсутствует», в нем нет признаков активности, потому что все внимание обращено вовнутрь, на субъективные картины и мысли. Такое состоя­ние близко к трансу¹⁸.

Другой исследователь, Малхоланд, обнару­жил, что высокие бета-частоты сильно теснят альфа-частоты на ЭЭГ, когда имеет место созна­тельное ориентирование и сканирование окру­жающего, потому что глаза постоянно заново фиксируют объекты и соответственно аккомо­дируют. Если же глаза, все равно по каким при­чинам, теряют объект или отводят от него взгляд, то альфа-частоты возвращаются¹⁹.

Отсюда видно, что все зависит от стремления воспринимать, направляющего взгляд на окру­жающее: если это направленное волевое усилие передается глазным мускулам, ориентируя их на конкретные предметы, то доминирует визуаль­ная активность, представленная на ЭЭГ преобла­данием бета-частот. Но если стремление смотреть покидает глаза, потому что человек хочет, скажем, отдохнуть или его сознание полностью занято субъективной деятельностью, то глаза, лишенные руководства, принимаются блуждать, а взгляд становится оцепеневшим и стеклянным.
Именно в этом положении глаза оказывают­ся перед телевизором: изображения, как мы ви­дели, возникают тут в целостном виде не на эк­ране, где их ищет взгляд, а в самом зрителе, на сетчатке его глаз. Таким-то образом складыва­ется парадоксальная ситуация: взгляд постоян­но должен оставаться фиксированным вовне, на экране, а в то же время двигательная активность глаз уже не управляется волевым усилием, по­скольку настоящего изображения вовне им не найти²⁰.

Эти изображения не генерируются соб­ственной активностью человека, как при меди­тации, а выстреливаются катодной пушкой в сетчатку глаз. И все-таки они столь же живые, как если бы добывались собственным волевым усилием при нормальном чувственном воспри­ятии. Полностью бодрствуя, человек тем не ме­нее находится под чарами потока образов, теку­щего на сетчатку через безвольный, пустой взгляд, как через трубопровод.

Такое управляемое извне состояние между сном и бодрствованием больше всего подобно гипнотическому состоянию с его подчиненнос­тью чуждой воле, противиться которой загип­нотизированный просто не способен. И дей­ствительно, при гипнозе ЭЭГ обнаруживает совершенно те же симптомы, что и при теле­просмотре²¹.
 

Расход энергии меньше, чем при безделье

При телепросмотре, помимо гипнотическо­го состояния сна наяву, имеет место и другое явление, обнаруженное лишь несколько лет тому назад. После того как в США достоянием общественности стал факт, что распространяю­щееся подобно эпидемии ожирение детей и под­ростков напрямую зависит от количества прове­денных у телевизора часов, американские исследователи в 1992 г. впервые задались воп­росом, как, собственно, телевидение воздей­ствует на обмен веществ в организме телезрите­ля. Они обследовали 31 девочку в возрасте от восьми до двенадцати лет, из которых у 16 был нормальный вес, а у 15 — избыточный; все онидолжны были принять удобную для просмотра позу на кровати. Сначала измерялся так называ­емый основной обмен веществ (количество энергии, потребляемой в состоянии покоя для поддержания нормальных физиологических функций), а потом — его изменения в ходе 25-минутного телепросмотра перед периодом спокойного состояния той же длительности или после него. (Демонстрировался популярный фильм «TheWonderYears».)

Можно было ожидать, что расход энергии в состоянии покоя будет несколько меньшим, чем при начальном измерении. Но никто и представить себе не мог, что его величина резко пойдет вниз, как только будет включаться теле­визор. У всех детей было зафиксировано сниже­ние основного обмена в сравнении со значени­ем начального измерения на 12—16, или в среднем ровно на 14%²². Другими словами: хотя их тела уже до начала телепросмотров были в состоянии абсолютной бездеятельности, расход энергии с началом просмотров снизился еще, и притом значительно.

Получается, что за проведенный у телевизо­ра вечер в зрителе сжигается гораздо меньше калорий, чем при абсолютном безделье, — аведь, сидя перед экраном, он любит еще и пере­хватить чего-нибудь вкусненького и сладкого, битком набитого калориями. Стоит ли удив­ляться, если в таких условиях свирепствует ожирение? А вот еще одна плохая новость для ожиревших: в ходе эксперимента выяснилось, что у ожиревших девочек происходит несрав­ненно более заметное снижение расхода энер­гии, чем у их худощавых сверстниц. Ну а когда по телевизору показывают бесконечные рек­ламные клипы, у них слюнки текут при виде жирных и переслащенных лакомств — тут уж эффект только усугубляется. Мы еще вернемся к проблеме свирепствующей эпидемии ожире­ния во второй главе.

Стало быть, телеэкран переводит в состоя­ние между сном и бодрствованием не только сознание, но и весь процесс обмена веществ в организме. С этим вполне согласуется сообще­ние Бодэниса — во время телепросмотра пульс становится реже на 10%, т. е. примерно на семь ударов в минуту, или на 420 ударов в час²³. Кро­ме того, первые же исследования, проведенные с помощью PET(PositionEmissionTomography), указывают, что таким изменениям подвержен, вероятно, и обмен веществ в мозге²⁴. Скорее все-
го, ни один телезритель до сих пор и предста­вить себе не мог, что телеэкран столь глубоко вторгается в физиологию его тела, как это выяс­няется теперь, когда наконец-то начали прово­диться исследования таких связей.
 

Взгляд-марионетка

Остановка движений глаз, существенное снижение бета-частот на ЭЭГ, замедление обме­на веществ и пульса — все эти признаки говорят об угасании собственной активности, которое вообще-то очень быстро должно приводить со­знание в сумеречное состояние, близкое к дре­моте. Так, наверное, и происходило бы, если бы этому не противодействовало содержание теле­передач. С тех пор как существует телевидение, авторы передач вынуждены вновь и вновь под­хлестывать внимание зрителей, чтобы те не за­сыпали. Постоянный монтаж кадров, развороты и наплывы камерой, панорамирование и масш­табирование, смена места, ситуации и сцены — вот их самые испытанные приемы. Они обеспе­чивают зрителю легкое, как во сне, скольжение сквозь пространство и время, возможность глядеть то с высоты птичьего полета, то из «лягу­шачьей» перспективы, побыть то здесь, то там, ухватить детали, потом снова воспарить к небе­сам — и так без конца.

Это и впрямь сущее сновидение. Ведь фак­тически взгляд зрителя не трогается с места — направление внимания вовне выполняет за него камера. Оцепеневший взгляд, словно марионет­ка, привязан к ней за ниточку и идет туда, куда идет она. Ибо с теми же легкостью и свободой, с какими глаз обращается в любую сторону, ког­да не смотрит на телеэкран, он следует по види­мому миру и за камерой; для этого не надо даже поворачивать голову. Но это означает, что зри­тельная воля отдана машине, а уж та дурачит марионетку (зрителя), внушая ей, будто воля, что правит здесь бал, — ее.
 

Иллюзия собственной активности

До сих пор предпринимались не системати­ческие исследования таких параметров телепоказа, как частота смены кадров, позиции камеры, масштабирования и панорамирования, а лишь пробные, выборочные, — но и они дают кое-какую информацию о том, какими могут быть цифры. Выяснено, что частота смены кад­ров составляет в среднем, в зависимости от жан­ра, 2—5 секунд²⁵. С точки зрения объективной смена поразительно быстрая, субъективно же зритель переживает ее как совершенно нор­мальную; ему даже в голову не приходит оце­нить, как скоро меняются кадры. Такое наблю­дение дает повод задаться вопросом, сколь долго глаза могут фиксироваться на объекте в естественном окружении, прежде чем перейти на другой. Специальные работы дают значения, колеблющиеся в пределах между 2 и 4 секунда­ми²⁶. Это поразительно согласуется с частотой смены кадров в телевидении.
Отсюда следует, что телережиссура — со­знательно ли, нет ли — имитирует естествен­ную частоту смены фокусировки глаз, приме­няя такую же частоту смены кадров и позиции камеры. Потому-то никто и не замечает, что зритель принимает внешнюю режиссуру за свою собственную. Он думает, будто навязан­ная ему избирательность взгляда — его собст­венная, впадая в иллюзию ясного сознания и
самостоятельности: марионетка словно забыва­ет о нитях, за которые ее ведут.
 

Дефицит в полсекунды

Такими способами телережиссура какое-то время может поддерживать внимание зрителя в бодрствующем состоянии. Но, поскольку от зрителя не требуется собственной активности взгляда, мало того, она для него даже невозмож­на, он очень скоро привыкает к своему парадок­сальному состоянию, когда, ровно ничего не де­лая, получает в подарок уйму самых ярких картин, а внимание его тем быстрее парализует­ся. Вот почему телережиссеры вынуждены со­здавать этому противовес, применяя все более частые смены кадра, резкие переходы, неожи­данные смены перспективы и тому подобное. Но именно тут и возникает эффект, который ис­следовательница масс-медиа Герта Штурм на­звала «дефицитом в полсекунды»лая, получает в подарок уйму самых ярких картин, а внимание его тем быстрее парализует²⁷.

Имеется в виду вот что: в повседневных си­туациях «у воспринимающего человека почти всегда есть в запасе известное, хотя и очень ма­лое, время между ожиданием события и его наступлением. Это относится и к ситуациям рече­вого общения, и к действиям». Если, скажем, кто-то звонит вам по телефону, он, как правило, не ошарашивает вас своим сообщением сразу же, а сперва называется и здоровается, и вы мо­жете внутренне подготовиться, сориентирожете внутренне подготовиться, сориентиро­ваться на звонящего. Даже в рискованных авто­мобильных ситуациях у водителя чаще всего остается полсекунды, чтобы распознать опас­ность и подготовиться к соответствующей реак­ции. Этот акт осознания, мысленного уточне­ния, выразимого и в словах, акт, имеющий место между двумя этапами развития ситуации, Штурм в 1984 г. назвала «внутренним проговариванием».

«Восприятие телевидения противоположно этому: тут для подключения своего опыта и ожиданий зритель совсем редко располагает та­кими полусекундами. Как правило, он не может предвидеть, каким будет следующий кадр, к ко­торому надо подойти с соответствующей на­стройкой восприятия. Ведь специальные теле­визионные способы подачи материала (монтаж кадров, панорамирование и масштабирование, смена плана, смена звука, развороты и наплывы камерой, переход от образа к слову и от слова  к образу) очень часто ведут к смене места, ситу­ации и сцены. Но это означает, что никаких по­лусекунд для подключения своего опыта и ожи­даний тут никогда не бывает. Все эти смены места, ситуации и сцены просто происходят слишком быстро. (...) Свойственные только те­левидению быстрота и внезапность означают серьезный отказ от личной зрительной актив­ности — поначалу я назвала это явление утратой „внутреннего проговаривания", а сейчас говорю скорее об утрате „внутренней активности"»²⁸.
Но это, замечает автор, отбрасывает зрите­ля на стадию младенчества, когда освоение мира в понятиях еще не сформировалось. Поэтому она призывает к «медийной драматургии, при­способленной к зрителю», которая оставляла бы временные промежутки и создавала перехо­ды между отдельными ситуациями, и считает необходимым, чтобы «реципиент не застывал на стадии развития, из которой уже давно дол­жен был выйти, будь он сейчас подростком или взрослым».

Как и следовало ожидать, не видно, чтобы этот не раз повторенный Гертой Штурм призыв был хоть как-то воспринят. Ведь она и сама со­вершенно правильно констатировала, что речь идет о специфической для телевидения бешеной скорости, не оставляющей времени даже на вздох, и, стало быть, о результате, прямо-таки принудительно следующем из внутренних зако­номерностей телевидения. И утрата собствен­ной, внутренней активности, по поводу которой сетует исследовательница, столь же принудиной, внутренней активности, по поводу которой сетует исследовательница, столь же принуди­тельна, как и утрата внешней активности.
 

Телеэкран как источник наркотика

Совершенно оправданно замечание Герты Штурм, что ошарашивающие телезрителя вне­запные смены сцен и резкие изменения планов вовсе не обязательны; сознательная телережис­сура запросто могла бы обеспечить плавные пе­реходы, паузы и «полусекунды», если б только захотела. Но это не решило бы основной про­блемы телережиссеров — проблемы все снова впадающего в прострацию внимания, присущей телевидению как таковому независимо от того, насколько хороша драматургия. Не удивитель­но, что дело логично идет в прямо противопо­ложном направлении — в сторону все более ча­стого и сильного ошарашивания зрителя.

Эта тенденция только усилилась с развити­ем исследований по психологии рекламы, уже с 60-х годов владеющей особенно сильнодей­ствующим средством приковывать внимание к нужным объектам. Реклама обращается к древнему, коренящемуся в глубинах бессозна­тельного рефлексу, в естественных ситуациях отвечающему за повышение внимания, как только неожиданно раздается шорох или на краю поля зрения вдруг возникает движение. Такие неожиданные изменения моментально возбуждают полное внимание, потому что сиг­нализируют о возможной опасности. Поэтому тело мобилизует все свои силы, чтобы при не­обходимости убежать или отпрянуть: оно сра­зу выбрасывает в кровь кортизол, гормон, вырабатываемый надпочечниками, как и адре­налин.

Так вот, этот припасенный природой на крайние случаи выброс «допинга» происходит и у телезрителя, едва на экране совершается внезапная смена плана, и происходит тем силь­нее, чем более резкой была смена. Но зритель-то не пускается в бегство, как бывает в есте­ственных ситуациях, а, напротив, сидит, удобно откинувшись на спинку кресла, и вкушает щекочущий нервы страх — стимулятор, удержива­ющий его внимание.
А между тем щекочущий нервы эффект очень скоро прекращается, потому что насту­пает привыкание, и дозу вновь приходится увеличивать, иными словами, повышать час­тоту и резкость смены кадров и усиливать ошарашивание зрителя. В физиологическом отношении это, по предположению Пирса²⁹, должно вести к постепенному перенасыщению организма кортизолом — и тогда этот пред­назначенный только для исключительных случаев гормон производит токсическое дей­ствие, вводя тело в перманентное подпорого-вое (неосознаваемое) стрессовое состояние. Стресс же сегодня расценивается как главная причина множества «цивилизационных» (т. е. связанных с техническим прогрессом) болез­ней. Значит, телемания не просто метафора, в ее основе на самом деле лежит легкая физио­логическая мания.

Камера незаметно управляет мыслями

После выборов в бундестаг ФРГ 1976 г., выигранных коалицией СДПГ/СвДП, кое-ка­кое внимание привлек к себе исследователь масс-медиа Кеплингер, которому удалось по­казать, что во время избирательной кампании победившего кандидата от СДПГ Гельмута Шмидта не случайно показывали по телевизо­ру в «лягушачьей» или в «птичьей» перспек перспек­тиве реже, чем его проигравшего соперника Гельмута Коля (ХДС). Между учеными по это­му поводу разгорелась бурная полемика³⁰. Не­ужто столь незначительный фактор, как перс­пектива съемки, и впрямь мог повлечь за собой столь важные последствия? Конечно, возникали и сомнения, но уже невозможно было игнорировать саму тему: насколько спо­соб телепоказа влияет на подпороговые сим­патии и антипатии зрителя³¹?
У кино и у телевидения есть одно общее свойство: посредством монтажа они соединя­ют разные кадры, пуская их непосредственно друг за другом, благодаря чему у зрителя на­прашивается впечатление связи между ними иустанавливается соответствующее отношение, хотя в действительности такой связи может и не быть. Если, скажем, в репортаже о выступлении политика вслед за такой-то его фразой показывают аплодирующих слушателей, лю­бой зритель, естественно, будет уверен в том, что аплодисменты относятся именно к данной фразе. Но, возможно, никаких аплодисментов не было, просто в телестудии вмонтировали фрагмент заключительных рукоплесканий, а то и сцену рукоплесканий, взятую из совсем другой съемки. Зритель не может проверить это и вынужден верить, питая иллюзию, буд­то так оно и было, — потому только, что соот­ветствующие кадры шли один за другим. Но если во время речи камера разворачивается на публику, показывая нескольких откровенно скучающих слушателей, то зритель непроиз­вольно заключает, что оратор, скорее всего, был не на высоте. А уж если оратора вдобавок еще и показывают из весьма невыгодной вольно заключает, что оратор, скорее всего, был не на высоте. А уж если оратора вдобавок еще и показывают из весьма невыгодной «ля­гушачьей» перспективы, то он, можно считать, уже утратил симпатии телезрителей. Если же спросить у присутствовавших в зале слушате­лей, каким было их впечатление, они, вполне вероятно, скажут что-то совсем другое.

Эти факты послужили поводом для много­численных научных исследований, одно из ко­торых мы отреферируем здесь как показатель­ное. Рабочая группа Акселя Маттенклота в 1991 г. на телестудии Майнцского университе­та, где находилось 32 участника, инсценирова­ла двенадцатиминутную дискуссию экспертов на актуальную тогда тему «Введение страхова­ния на случай нужды в специальном уходе». На сцене дискуссию разыгрывали два мнимых экс­перта, а в действительности два актера, полу­чивших от руководителя эксперимента точные инструкции насчет того, как себя вести и что гочивших от руководителя эксперимента точные инструкции насчет того, как себя вести и что го­ворить. Группа Маттенклота сообщает: «Дискус­сию вела женщина, известный телередактор. Контрагенты представляли диаметрально про­тивоположные позиции. Один высказывался за, другой против обязательного страхования на случай нужды в уходе. Чтобы сохранять при­мерное равновесие числа и силы аргументов, высказанных обоими контрагентами (в общей сложности их было 16), мы составили тексты для актеров и сценарий с инструкциями для ак­теров и телеоператоров»³².

Дискуссию снимали несколько камер, так что было получено и несколько различных версий. Затем проверили их действие на других ис­пытуемых и сравнили с исходным впечатлени­ем 32 присутствовавших в студии студентов. Версии отличались друг от друга тем, что в од­ной из них крупным планом был трижды пока­зан оратор А, в другой — оратор В. Кроме того, в одной версии камера выхватила нервные (ак­терски сыгранные) движения пальцев А, в другой — В. И наконец, в определенные моменты, опять-таки в контрастном порядке, была пока­зана позитивная или негативная реакция слу­шателей.

Результат оказался поразительным: испы­туемые, видевшие дискуссию в студии своими глазами, оценили силы обоих выступавших как примерно равные; А показался им немного сла­бее. Зато телезрители, чей взгляд вела камера, отдали пальму первенства А, если в их версии съемки его изображение зумировалось (триж­ды повторенный крупный план лица). И наобо­рот, А оценивался гораздо ниже, если крупным планом показывали В.

Примерно таковы же были результаты, ког­да камера выхватывала крупным планом нерв­ную игру пальцев: оратор В, оцененный студий­ными зрителями немного выше, чем А, получал почти сплошь негативные оценки во время те­лепоказа, когда камера компрометировала его, давая крупным планом нервно постукивающие по столу пальцы. Но если камера компромети­ровала А, то В получал позитивные оценки, а А — негативные.

Особенно пикантно то, что выяснилось при оценке воздействия на зрителей показа слуша­тельской реакции: слушатели в студии наблю­дали невербальные реакции отдельных гостей (нарочно инсценированные устроителями), не считая, что они влияют на оценки других при­сутствовавших. А когда отснятый материал с вмонтированной позитивной слушательской реакцией показывали другим испытуемым, они были уверены, что эти реакции влияют на слу­шательскую позицию. Результат весьма приме­чательный: испытуемые считали, что другие легко поддаются влиянию телевидения, а вот про себя самих думали, будто на них-то оно по­влиять не может! Вот как высказался один из авторов научного сообщения: «Способность к критике, не дающую сбить себя с толку, испы­туемые приписывали себе, но отказывали в ней другим реципиентам».
 

Телевидение — отлитый инструмент политического манипулирования

Такой вывод тем более примечателен, что в качестве испытуемых были выбраны исклю­чительно студенты (числом 179, из институтов Майнца и Висбадена, а также из Майнцского университета). Авторы сообщения даже не сумели вполне скрыть своего изумления (а мо­жет,   разочарования?):   как   раз   студенты, «располагающие достаточными познаниями в социально-политической  области»,  столь легко поддаются влиянию чисто формальных элементов показа, не имеющих ничего обще­го с содержанием предъявленных аргументов. Все прежние теории, гласившие, что именно такие люди составляют себе мнение в основ­ном под воздействием содержательной сторо­ны аргументов, пошли прахом. Нельзя было апеллировать к нехватке интереса или крити­ческих способностей у испытуемых, посколь­ку в протоколах, составленных после показа материала всем испытуемым, значилось, в со­ответствии с проведенным анализом, что им «всем без исключения в большой мере прису­щи критические идеи».
Отсюда становится ясно, как обстоят дела с автономией телезрителя: до просмотра телепе­редачи и после у него могут быть (если он ими обладает вообще) сколь угодно развитые крити­ческие способности. Но вот во время просмотра эти способности словно отключаются, и ситуа­ция складывается гротескная — зритель совер­шенно правильно диагностирует состояние сни­женной критической способности у других, но только не у себя самого. Ему кажется, что он выше любого возможного влияния, — вот тут-то он и попадает в простейшую ловушку драматур­гии масс-медиа. Если бы сразу вслед за передачей начались выборы, их исход был бы предрешен.

Такие возможности манипулирования созна­нием известны телевизионщикам уже давно, и в связи с этим спрашивается: в какой мере эти возможности используют и политики (причем публика о них и не догадывается)? Как известно, в США выборные баталии разыгрываются почти исключительно на телеэкранах, а телевыступле­ния американских президентов не случайно го­товятся соответствующими специалистами. Тут важны как раз воздействия, не осознаваемые зрителем, — а уж такие воздействия можно инс­ценировать вполне преднамеренно.
 

Эмоции, записанные на жестком диске

Дополнительное отягчающее обстоятель­ство — эффект, обнаруженный и подтвержден­ный Гертой Штурм в 1972 г. в ходе множества крупных лабораторных экспериментов. Она ис­следовала эмоциональное воздействие радио и телевидения на реципиентов, точно измеряя его на уровне бессознательных физиологических реакций (частота пульса, частота и глубина ды­хания, электропроводность кожи). Экспери­мент повторялся по прошествии одной, двух и трех недель с одними и теми же испытуемыми, чтобы проверить, что из воспринятых знаний и пережитых эмоций сохранилось в их памяти.
Результаты оказались неожиданными для всех участников. Штурм сообщает: «По проше­ствии трех недель обнаружилось, что знания, полученные через телевидение и радио, были забыты в соответствии с уже давно известными кривыми забывания (скорость забывания со временем замедляется), а вот вызванные масс-медиа эмоциональные переживания остались в первозданном виде. В эмоциональных пере­живаниях не обнаружено никаких изменений, никаких коррекций; эмоции реципиентов, возникшие у них в ходе первой передачи, не под­верглись забыванию.

Эта неожиданная даже для нас стабильность эмоциональных воздействий масс-медиа была исследована на других группах реципиентов и на материале других передач (например, телевизи­онных игр). И устойчивость эмоциональных пе­реживаний вновь подтвердилась — как для пере­дач самых различных содержаний и форм, так и в ходе интернациональных исследований»³³.

Все это означает: полученное в ходе телепе­редачи эмоциональное переживание «оказыва­ется отделившимся и в значительной степени независимым от сохраненных или утраченных знаний»³⁴. Значит, можно сказать: «Телевидение как масс-медиа вызывает эмоциональные пе­реживания, в силу своей устойчивости равно­значные эмоциональным привязанностям»³⁵.

Если сопоставить такой вывод с описанным выше экспериментом Маттенклота (1991), по­казавшим эмоциональную управляемость теле­зрителя, то выясняется весьма тревожная ситу­ация: экран не только ведет взгляд, словно марионетку, но и направляет эмоции в совер­шенно определенные стороны, где они намерт­во застывают с прямо-таки принудительной силой. Оцепенение тела продолжается в оцепене­нии и соответственно консервации души — по­ложение дел, при котором идея политического манипулирования прямо-таки напрашивается. И вполне возможно, что национал-социалисты уже догадывались об этом, применив телевиде­ние вскоре после его премьеры в Берлине для показа Олимпиады 1936 г., превратившейся в пускающее пыль в глаза пропагандистское шоу Третьего рейха³⁶.

Если вдуматься, сколь сильно нынешняя де­мократия при всей объективной и субъективной свободе выбора ориентирована на масс-медиа и сколь значительную роль играет тут телевиде­ние, то поневоле задашься вопросом: а не живем ли мы уже давно при лжедемократии, поддер­живающей в гражданах иллюзию полной са­мостоятельности, причем эта иллюзия только закрепляет их несамостоятельность? Дальней­шее существование демократии — вряд ли этот прогноз окажется ошибочным — будет сильно зависеть от того, удастся ли нам в конце концов избавиться от явно неустранимых чар телевиде­ния, подвергнув его разумному контролю.
 

2. Телекультура — миф и реальность

Домашний электронный алтарь

Когда по окончании Второй мировой войны радиовещательные станции впервые начали транслировать телепередачи и у каждого появи­лась возможность купить телевизор, никто и не подозревал, с какой скоростью телевидение рас­пространится по планете за несколько ближай­ших лет. В 1948 г. в США число телевизоров не достигало и 100 000; спустя каких-то двенад­цать лет оно достигло уже 150 миллионов, по­крыв тем самым потребности всего населения Америки³⁷. С такой же скоростью телевидение распространилось и в других странах и за два-три десятилетия охватило практически все насе­ление Земли — беспримерный триумф, затмивший собой все прежние достижения человече­ства. Началась эпоха «телекультуры».

Как ни удивительно, за минувшие десятиле­тия телевидение не стали ценить меньше — на­против, пиетет к нему только возрос, что доказы­вает постоянно растущее время просмотров³⁸. Сегодня телевидение с большим отрывом ли­дирует среди способов проведения досуга — как у подростков, так и у взрослых³⁹. Одну из важ­нейших причин этого явления (наряду с расту­щим голодом по изображениям⁴⁰) надо, конеч­но, видеть в том факте, что этот носитель информации, в отличие от газеты или телефо­на, используется главным образом не для пере­дачи объективной информации, а для развле­чения, сулящего оттеснить чувства скуки, внутренней пустоты и одиночества и потому отвоевывающего себе все больше места в по­вседневной жизни. Телевидение с его ток-шоу, новостями и спортивными репортажами, мыльными операми и боевиками превратилось для современного человека в рассказчика-бала­гура и клоуна. Но оно же превратилось и в культовое средоточие жизни, задающее ритм дня⁴¹, предоставляющее шаблоны для практи­ческой жизни, расширяющее ограниченныйкругозор, связывающее индивида с человече­ством и внушающее даже беднейшим из бед­ных ощущение личного участия в ходе общей жизни. Поэтому уже в 1976 г. американский ис­следователь масс-медиа Джордж Гербнер срав­нил роль телевидения с ролью церкви в средние века⁴². Понтер Томас в 1998 г. сделал параллель между телевидением и религией предметом специального исследования⁴³.
 

В тумане иллюзий

Изначально к телевидению не подходили с теми мерками объективности и трезвости, ка­кие мы считаем естественными для отношения к другим аппаратам: едва началось его победо­носное шествие в отдаленнейшие уголки плане­ты, как вокруг него возник ореол универсально­го культуртрегера и благодетеля человечества. С его распространением связывались самые да­леко идущие ожидания, мало того, имел место чуть ли не религиозный экстаз, когда сбылось то, что прежде лишь смутно маячило где-то вда­ли. Телевидение, как гласило общее эйфорическое мнение,

•  избавит человека от социальной изоляции,

•  даст большую экономию времени в быту,

•  будет показывать реальный мир,

•  позволит массам населения осваивать все больше информации,

•  значительно поднимет образовательный уровень всего населения,

•  сгладит различия между социальными слоями,

•  будет способствовать развитию когнитив­ных способностей зрителя,

•  поможет детям добиться лучшей успевае­мости в школе,

•  будет помогать лучше понимать политику и укрепит демократию.

Поначалу наука о масс-медиа не особенно старалась разогнать этот туман благих пожела­ний. Но в ходе десятилетий разрабатывались все более тонкие и подходящие инструменты наблюдения за предполагаемыми эффектами телевидения, и чем дальше продвигалось дело, тем менее предсказуемым становилось его пове­дение в действительности. Результат оказался удручающим, поскольку ни одна из возлагав­шихся на телевидение надежд не сбылась. Со­всем наоборот.
 
• Одиногество растет
Человек отнюдь не избавился от изоляции. В 1996 г. опросы 57% населения Германии вы­явили растущие опасения относительно воздей­ствия новых масс-медиа на межчеловеческую коммуникацию. Известный исследователь со­циальных тенденций Хорст Опашовски замеча­ет по этому поводу: «Чуть больше половины населения убеждено, стало быть, в том, что сра­щение компьютера, телефона и телевизора ве­дет только к одиночеству с машиной. Многие видят в новых мультимедийных возможностях скорее бич одиночества, нежели прогресс в об­ласти коммуникации»⁴⁴.
 
• Ловушка для времени: стресс вместо сво­бодного времени
Какой телезритель не пришел уже на своем опыте к выводу, что мнимое наслаждение в кон­це концов оборачивается непреднамеренным способом убить, растратить время? Ирена Неверла исследовала феномен «телевремени» в спе­циальной монографии, обнаружив действующие тут тонкие психологические механизмы⁴⁵. Опа­шовски далее сообщает: «Свежие социальные исследования (Ludtke, 1994) показали, что интенсивное использование мультимедийных средств в формировании личного досуга не дает никакой экономии времени, а, напротив, дейст­вует, скорее, как ловушка для времени. Взаимо­действие с мультимедиа расхищает временные ресурсы их потребителя. Последствия этого — стресс и хронический цейтнот»⁴⁶.

Немаловажный мотив такого поведения — страх упустить что-нибудь важное: «Подраста­ет целое поколение вскормленных дешевой пи­щей масс-медиа детей. Уже сегодня каждый вто­рой житель ФРГ по привычке читает во время еды. А при включенном телевизоре читают и едят, гладят и чинят, развлекаются, говорят по телефону с друзьями или играют с детьми и кошками. Всё хочется увидеть, всё хочется услышать, всё испытать, а главное — не упустить ничего в жизни»⁴⁷.
 
• Нереальность и страх
Люди думают, что телевидение показывает им реальный мир. Мол, телевизионные изобра­жения в конце концов не могут обманывать. Вот им и верят, верят безусловно. Но авторы пере­дач нацеливают камеры не на обычную жизнь, а на все необычное, сенсационное, на войны,катастрофы, насилие — словом, на все то, что годится для показа по телевидению больше, чем будни. Постоянная битва за квоты эфирного времени не оставляет телередакторам никакого другого выбора.

Благодаря такому упорному выпячиванию всего проблематичного и негативного, препод­носимого через множество ужасных картин, за­девающих за живое, у заядлого телезрителя не­избежно усиливается впечатление, что он живет в мире, полном зла и опасности, и соответствен­но растет ощущение угрозы, а в его душе воца­ряются страх и недоверие. «Специфическая ло­гика этой ориентации на аномальное состоит в том, что с ее помощью все аномальное практи­чески становится нормальным, предстает пра­вилом — тем самым действительность перево­рачивается с ног на голову», — пишет Клаус Ойрих⁴⁸.

Джорджу Гербнеру в 1978 г. удалось эмпи­рически доказать, что заядлые телезрители больше, чем редко пользующиеся телевизором, подвержены влиянию телевидения, к примеру, в переживаниях по поводу показанных крова­вых преступлений в реальной жизни, а потому и сами намного более боязливы. Стало быть, мнимая действительность телеэкрана становится устрашающим фантомом.
 
• Культура чтения деградирует
Польза, ожидавшаяся от растущего инфор­мационного телевизионного потока, так и оста­лась ничтожно малой: предложенный Полом Лазарсфелдом в 1944 г. закон «more-and-more»*, по которому люди, пользующиеся од­ним СМИ, будут все больше использовать и дру­гие СМИ, работает относительно журналов, только отчасти — относительно газет и не рабо­тает вообще относительно чтения книг. В США, к примеру, газеты уже давно читаются все мень­ше и меньше.

В Германии время, затрачиваемое на чтение книг, в целом остается неизменным — обстоя­тельство, воспринятое как утешительное. Но если принять во внимание, что в период с середи­ны 60-х до начала 80-х годов доля молодых лю­дей одного года рождения, поступивших в вузы, выросла с 32% до 52% и за тот же период при­мерно на 60% выросло свободное время, то впол­не можно было ожидать и роста времени, затрачиваемого на чтение книг. Но этого не произош­ло — если пользоваться соотносительными мер­ками, надо констатировать его сокращение⁴⁹.

Что эта зафиксированная в 1981 г. Элизабет Нёлле-Нойман тенденция со временем отнюдь не угасла, показано в подробном исследовании Гельмута ван дер Лара, пришедшего в 1996 г. к выводу, что «ранговое место чтения книг за последние полтора десятилетия заметно пони­зилось во всех обследованных группах».

По этому поводу автор исследования заме­чает: «Требования информационного общества, его медийные реалии, предполагают опытного читателя, заядлого читателя с развитым чув­ством языка (...). Но повсеместно можно наблю­дать прогрессирующее ослабление привычки читать, — таково надежно засвидетельствован­ное положение дел.
Оно должно вызывать обеспокоенность, по­скольку проведенные в последние годы исследо­вания неопровержимо доказали, что привычка читать, умение читать и желание читать есть комплексная ключевая способность, обеспечива­ющая психическое, социальное и интеллектуаль­ное развитие детей и подростков. Так, американ­ские ученые Джером и Дороти Сингер ужев начале 80-х годов в многочисленных публика­циях указывали на особую важность раннего чте­ния для развития воображения у детей, а в 1992 г. теоретически обосновали свои выво­дыциях указывали на особую важность раннего чте⁵⁰. Дети, слушающие рассказы взрослых и рано начинающие читать, не только лучше владеют языком, но и способны более точно представлять себе действительность. А активные читатели оказываются и активными мыслителями»⁵¹.
 
• Чем больше телевидения,тем меньше знания
Как уже упоминалось, журнал «Шпигель» обследовал в 1994 г. состояние общего образо­вания в Германии, установив, что во всех сферах (кроме спорта) знаний у человека тем меньше, чем больше он смотрит телевизор⁵². Значит, о том, что телевидение способствует образова­нию, не может быть и речи.

Разумеется, этой оценке прямо противопо­ложна самооценка завзятого телезрителя: воп­реки всем научным результатам он упрямо оста­ется при мнении, будто лично он «понял все», что передавали, да и вообще, «понимает то, что показывают по телевизору, легче всего». В этой связи Герта Штурм приводит результаты следующего эксперимента: 100 подростков и взрос­лых просмотрели передачу на тему «бережли­вость». «Передача была весьма трудная: речь шла о значении бережливости для всей эконо­мики, а также о международной интеграции. Авторы очень гордились передачей, особенно, как они думали, по причине ее доходчивости. (...) Результат: все испытуемые сказали, что по­няли передачу. Но при детальной проверке об­наружилось, что подавляющее большинство не поняло ничего; и именно претензии авторов прояснить международные взаимосвязи оказа­лись зрителям явно не по плечу»⁵³.

Штурм констатировала, что все они двига­лись по цепочке отдельных конкретных обра­зов, от одного к другому, но совсем не обраща­ли внимания на сопровождающий текст. Действовали по принципу наименьших затрат: цепочка образов уже сама по себе внушает ощу­щение, будто все «понятно», — так зачем еще тратить силы на усвоение слов, по большей ча­сти абстрактных! Эта форма поведения — вос­принимать только образный ряд, а текстовой в той или иной степени игнорировать — засви­детельствована в многочисленных научных ис­следованиях как типичная для телепросмотров.

Стало быть, телевидение препятствует подлин­ному усвоению знаний как раз тем самым, что" в нем ценится больше всего — картинами, как будто бы совершенно реалистическими.
 
• Социальные дистанции растут
 Да и различия между социальными слоями отнюдь не сглаживаются телевидением. «Насе­ление с низким уровнем образования предпочи­тает телевидение, с более высоким — газету, журнал, книгу», — гласит итог долголетних ис­следований⁵⁴. А вот и другой итог: заядлые чи­татели гораздо лучше разбираются в масс-медиа, чем заядлые телезрители, а значит, много лучше умеют использовать телевидение. Пото­му-то «пропасть в знаниях» между богатыми и бедными, как выражаются авторы исследова­ния, грозит неуклонным расширением*. При этом важно, по словам Элизабет Нёлле-Нойман, что «речь идет вовсе не только о знаниях — речь идет и о воображении, памяти, интуиции, фан­тазии, а ведь только они и есть, думается, под­линное богатство»⁵⁵.

Начиная с 1985 г. благодаря увеличению числа телеканалов до более чем тридцати за­метно сократилась доля телезрителей, смот­ревших телевизор главным образом ради по­лучения информации, и в то же время намного увеличилась доля тех, что используют его ради развлечения. Этот сдвиг «породил тип телезрителя — заядлого любителя развлека­тельных передач, которого в 1985 г. еще не было». Поэтому потребление телевидения «грозит обернуться для большей части населе­ния ФРГ весьма односторонней диетой. А по­скольку тенденции к специализации в зависи­мости от содержания передач и канала связаны с определенными социокультурными признаками, здесь намечается углубление со­циальных дистанций в отношении к масс-мециальных дистанций в отношении к масс-ме­диа, и прежде всего к политической информа­ции, которую они предлагают. О последствиях подобного углубления в условиях такого де­мократического государства, как ФРГ, где по­литика, получив необходимые законные пол­номочия, в значительной степени ориентирует свои решения и действия на масс-медиа, мы рассуждать здесь не станем — они отчасти очевидны»
 
• Большинство не знает азов масс-медиа
Идея, что телевидение развивает когнитив­ные способности, так до сих пор и не подтверж­дена. Скорее, наблюдается прямо противопо­ложное — ужасающий упадок владения речью и способности читать, прежде всего у детей и под­ростков. Это явление я более подробно рассмот­рю в 5-й главе. Здесь довольно процитировать некоторые наблюдения Хорста Опашовски: «В течение десятилетий был спрос на приспособ­ленного к среде, неавтономного потребителя, проявлять инициативу не требовалось. (...) У зрителей и раньше, и теперь вырабатывается условный рефлекс потребителя. Идею, что сча­стье состоит только в росте потребления, поддер­живает в особенности телереклама. Таким-то об­разом имеющийся потенциал усвоения знаний скорее растрачивается, чем реализуется (...).

Ре­зультат — безграмотность во владении масс-ме­диа, неспособность достаточно компетентно ос­ваивать их новые возможности. Намечается гря­дущий раскол медийного общества на маленькую группу людей, помешанных на компьютерах, учившихся обращению с масс-медиа с самого детства, и на большинство медийно безграмот­ных, не выучивших в этой области ни аза. (...)

Социальная наука уже заговорила о «синд­роме Каспара Хаузера»: потребитель видит только то, что видел уже много раз, и узнаёт при этом то, что и так знает. Масс-медиа угадывают каждое его желание по глазам. Но в том-то все и дело. Подобно Каспару Хаузеру, потребитель масс-медиа оказывается под угрозой остано­виться в своем развитии, ибо потребляет толь­ко то, что легко усваивается и ни к чему не обя­зывает, что интересно и развлекательно. От него больше ничего не требуется. Его творческие по­тенции, способность отбирать и критиковать отмирают»
 
• Заядлые телезрители все хуже успеваютв школе
Проводившиеся в США на двенадцати—пят­надцатилетних подростках исследования взаи­мосвязи между потреблением телевидения, школьной успеваемостью и уровнем интеллекта «обнаружили исключительно негативную зависимость выразительности речи, математических способностей и навыков чтения от частоты теле­просмотров»⁵⁸. Дороти Сингер в 1981 г. конста­тировала, «что дети, чаще смотрящие телевизор, отстают в речевых навыках от сверстников, смотрящих телевизор реже»⁵⁹. В ходе одного ис­следования, проведенного в Израиле в 1976 г., у заядлых зрителей детской передачи «Дорога к сокровищам» наблюдалось разительное сни­жение желания заниматься трудными задачами, если их решение удавалось найти не сразу же, а после сколько-нибудь напряженных усилий⁶⁰. Можно привести множество других данных, ко­торые вновь и вновь говорят о том, что телевиде­ние не способствует школьной успеваемости, а, как правило, влияет на нее негативно.
 
• Не политическая зрелость, а растущаяподверженность манипуляциям
Не иначе дело обстоит и с расчетом на то, что благодаря телевидению массы будут лучше понимать политику. Нёлле-Нойман в 1981 г. на основе длительных демоскопических исследований удалось доказать, что в 1952—1981 гг. интерес к политике у населения вырос с 27 до 50% (от общего числа опрошенных), но в то же время умение разбираться в текущей политике, осведомленность об именах политиков и датах политических событий остались на уровне 1952 г. Исследовательница делает вывод: «Ши­роко распространенный интерес к политике (может быть, лучше сказать — ангажирован­ность), но малая политическая информирован­ность: это сочетание несет в себе опасность — ведь преобладание общих эмоций и отсутствие знаний означают, что людьми легче манипули­ровать»⁶¹.

С недавних пор, кажется, и сам этот инте­рес к политике стал уменьшаться. Во всяком случае, исследование молодежного континген­та дало недавно такой результат: «Смотреть по телевизору политические передачи подростки не любят — поэтому часто щелкают пультом ДУ, переключаясь с новостных программ на другие»⁶².
 

Телемания

Данные новейших исследований мы резюми­ровали здесь лишь вкратце. И все же, наверное, из изложенного уже ясно, сколь иллюзорны были надежды, связывавшиеся с телевидением. Ожидавшийся качественный скачок к неуклон­ному повышению эмоциональных и когнитив­ных кондиций народных масс не состоялся, теле­видение не смогло обеспечить действительный прогресс в сфере культуры.

Настоятельное предостережение Нейла Пост­мена⁶³ об угрозе превращения масс-медиа в совре­менный миф оказалось как нельзя более справед­ливым, и уже объявлено об «отмене эйфории» (по выражению Опашовски⁶⁴). И в самом деле, в нау­ке распространились более трезвые взгляды. Но они не в силах побудить телевизионщиков хоть как-то изменить подход к наезженным привыч­кам публики. Гонка за прибылью заставляет их любыми мыслимыми способами приковывать потребителя к экрану, если не повышая, то хотя бы удерживая на прежнем уровне время просмот­ра. Значит, следует опасаться, что, несмотря на отрезвление науки, в зрительских привычках ши­роких масс ничто существенно не изменится.

Правда, тут нужно сделать одну важную ого­ворку. Когда статистики говорят о потребителе телевидения, должно быть ясно, что речь идет только о вычисленной математическим путем средней величине, а не о живом человеке из плоти и крови. В действительности пропорции сложны и индивидуальны. Так, наряду с заяд­лыми телезрителями есть и неактивные, смот­рящие телевизор лишь от случая к случаю, и даже люди, в силу своих убеждений никогда не смотрящие телевизор (в настоящее время их едва 3% от общего числа, но эта тенденция воз­растает⁶⁵), — о них статистика, как правило, умалчивает. Да и многочисленные сообщения, бьющие тревогу, надо воспринимать более спо­койно, поскольку, конечно же, есть и множество людей, умеющих относиться к телевизору дол­жным образом, а потому не имеющих проблем.

Звучит это обнадеживающе, но ближайшее рассмотрение показывает, что такие надежды тщетны. Ведь из все более многочисленных международных исследований, посвященных поведению телезрителя, ясно одно: тот, кто со­знательно ограничивает свое потребление теле­видения, целенаправленно выбирая программы и умея самостоятельно обращаться с кнопкой«выкл.», обладает качеством, которого другим как раз недостает: у него выше образовательный уровень! Но он образование получил отнюдь не с телеэкрана, а в местах, где не смотрят телеви­зор, благодаря занятиям иного рода — посеще­нию школы, чтению книг и газет, музицирова­нию, путешествиям, спорту, хобби и т. п. Лишь такое многообразие совсем других занятий дает ему способность успешно противиться засасы­вающему водовороту экрана, оставаясь хозяи­ном положения. Стало быть, его умение разби­раться в масс-медиа получено не благодаря, а вопреки телевизору.

Тем не менее повсюду в Германии и до сей поры возвещают устаревшую догму — мол, уме­ние разбираться в телевидении можно приобре­сти только через телевизор. Люди с низким обра­зовательным уровнем (а у заядлых телезрителей, как правило, и более низкий коэффициент ин­теллекта⁶⁶) с большим удовольствием идут вслед за такими манящими дудками крысоловов, пре­даваясь опьянению телекадрами и полагая, что процесс просмотра уже сам по себе действует на них образовательно. А что образование требует высокой степени самостоятельности, интеллекта и критических способностей — способностей,которые не получишь, часами торча у телевизо­ра, — им даже в голову не приходит.

Таким-то образом они скоро оказываются в рядах уже не раз исследованной категории за­ядлых телезрителей, которые чувствуют себя приятно и расслабленно, думают, будто хорошо развлекаются и получают добротную инфор­мацию, а в действительности попадают в класс людей загнанных, затравленных, постоянно жи­вущих под гнетом стресса — как бы чего не упус­тить, как бы посмотреть все — и тем не менее никогда не насыщающихся, а жаждущих новых и новых «хитов» и больше всего на свете страша­щихся пустоты, что наступает после выключения телевизора. И даже когда уставшее тело сигналищихся пустоты, что наступает после выключения телевизора. И даже когда уставшее тело сигнали­зирует им, что пора бы и прекратить, они не на­ходят в себе сил на это — их воля парализована. Выразимся со всей откровенностью: они обнару­живают все симптомы телемании.

Такие официальные учреждения, как Все­мирная организация здравоохранения, уже дав­но причислили неумеренное потребление теле­видения к маниям, и надо оглушать себя изрядной порцией самообмана, чтобы не считать эту опасность даже возможной — опас­ность, в которой всякий в любое время может убедиться путем честного самонаблюдения.
 

Интерактивное телевидение — спасительный выход?

Миллионы заядлых телезрителей оставляют втуне такие важнейшие человеческие качества, как самостоятельность, автономия личности, свободная активность, социальное партнерство. Как поднять эту целину, как тут помочь? Как разбудить дремлющие волевые, деятельные силы души? Уж конечно, само телевидение тут не поможет. Ведь именно этого оно и не делает. Наоборот, оно, как мы видели, парализует воле­вые способности. Для того, кто распознал мани­акальный потенциал телевидения и осознал его разрушительную силу, очевидно, что манию не вылечить, продолжая употреблять фактор, ко­торый ее и вызывает, — это можно сделать, только сознательно отказавшись от него, запре­тив себе его!

Если бы такой отказ стал массовым, это, ра­зумеется, нанесло бы смертельный удар по индустрии, ворочающей миллиардами. Поэтому только логично, что индустрия масс-медиа вни­мательно отслеживает названный процесс (иллюзии тают, а вслед за тем падает имидж телевидения). У него уже сейчас наготове под­ходящий ответ — сейчас, пока осознание про­блемы еще не затронуло широкие круги насе­ления. Этот ответ гласит: действительно, телевидение внушает зрителю пассивность. Но причина тому не люди, а техника, которую срочно надо менять. Нужно новое поколение аппаратов, требующих от зрителя собственной, настоящей активности. Нужно интерактивное телевидение — вот новый лозунг.

Идиотскими лозунгами вроде «интеллигент­ное телевидение — интеллигентному зрителю» нужно будет подбивать клиентуру на покупку дорогостоящей аппаратуры, позволяющей вы­бирать из предлагаемого набора любой кино- и вообще образный материал, смешивать или из­менять его по своему усмотрению и смотреть по личному телевизору такие самостоятельно по­ставленные программы. А что для управления такой аппаратурой потребуются изрядные тех­нические познания и навыки, имеющиеся в рас­поряжении только у фанатиков техники, и безтого натренированных и привыкших к соответ­ствующей активности, — намеренно обходят молчанием. Вот и здесь вновь выстраивается иллюзия, вскармливается новый миф. Опашов-ски колко замечает по этому поводу: «Медий­ные концерны почуяли тут миллиардные сдел­ки. Но от бума до бумеранга, может быть, всего один маленький шаг, потому что одни партнеры делают расчеты без участия других. Поколение телезрителей, остававшихся пассивными на протяжении четырех десятилетий, не может вдруг сделаться безгранично интерактивным. Уже приспособившийся зритель «отшатнет­ся» — он хочет, чтобы его и дальше кормили из рук. Привыкнув к удобному развлекательному тандему кресло—экран, большинство зрителей и в будущем станет пользоваться телевидением главным образом как способом отвлечься, рас­слабиться и развлечься»⁶⁷.
 

Упражнения в потреблении в детской комнате

И все-таки вполне возможно, что скепсис в отношении телевидения будет расти. Ведь упомянутая утрата иллюзий постепенно прони­кает из научных кругов в сознание рядовых те­лезрителей, вызывая уже кое-какие эффекты пробуждения, прежде всего там, где зритель ис­пытывает шок, встречаясь с практическими по­следствиями собственной кресельно-гедонистской ментальности. Такое случается, к примеру, когда он поневоле убеждается в том, что уве­селение от просмотра рекламы внезапно обора­чивается делом отнюдь не веселым, если дети требуют купить те или иные товары, всегда стремятся получать все самое новое и т. д. Мно­гим родителям приходится переживать самый настоящий потребительский террор со стороны собственных детей.

Из соответствующих исследований извест­но, что в США на рынке рекламы в детских пе­редачах бум начался с начала 90-х годов, когда обнаружилось растущее влияние детей на поку­пательский спрос родителей. Сорок тысяч рек­ламных роликов в год, т. е. вдвое больше, чем двадцать лет назад, сегодня адресуются прямо детям⁶⁸, прежде всего в виде клипов, пользую­щихся все большей популярностью, и в этой сфере действительно складывается прибыль­ный рынок мировых масштабов.

Согласимся ли мы, чтобы детей коммерчес­ки эксплуатировали начиная с самого нежного возраста, натаскивали их на потребительскую ориентацию, чем злоупотребляют глашатаи но­вых стилей одежды? В США уже начинают спрашивать себя об этом. Но давление обще­ственного мнения все-таки столь сильно, что за­конодатель хотя и вышел на сцену, но до ради­кальных ограничений дело так и не дошло — коммерция оказалась важнее⁶⁹.
 

Эпидемия ожирения

Многочисленные исследования, проведен­ные в США на тему влияния рекламных роли­ков на пищевые привычки детей, остались гла­сом вопиющего в пустыне. Уже в 1980 г. было отмечено, что в американских программах для детей 80% рекламы посвящено темам игрушек, кукурузных хлопьев, сластей, лакомств и ресто­ранов готового питания. В 1990 г. исследовате­ли обнаружили, что «шесть из десяти реклам­ных клипов по субботним утрам рекламируют товары, относящиеся к питанию. Большая часть продуктов, которые показывают в них детям, содержит в себе излишне много сахара — это сладкие кукурузные хлопья, пирожные, сласти, сладкие напитки и кексы (...). Эти клипы, как правило, увлекательны, выдержаны в быстром темпе, сделаны с выдумкой, сопровождаются приятной музыкой и проигрышами и разыгра­ны симпатичными актерами. Представление продуктов в них увязано с шутками, позитив­ными качествами, призами и знаменитостями, вызывающими восхищение»⁷⁰. Но и в ежевечер­них игровых фильмах очень многие персонажи едят и пьют⁷¹, правда, это редко бывают регу­лярные приемы пищи — они, как правило, по­глощают лакомства совсем «попутно» — причем точно так же, как и зрители.

Вот с чего предлагают брать пример — и, конечно, не удивительно, что избыточный вес и крайние формы ожирения приобрели в США чуть ли не эпидемический размах, особенно сре­ди детей школьного возраста и молодежи. В 1990 г. исследователи констатировали: 25% детей и 30% подростков имели избыточный вес, а крайние формы ожирения за пятнадцать лет стали встречаться на 98% чаще⁷².

А вот на телеэкранах ожирение вполне ло­гично затушевывается: почти все, кого можнотам увидеть, стройны, имеют идеальный вес и являют взору идеальные пропорции фигуры. Они совершенно спокойно поглощают самые калорийные продукты питания, подспудно вну­шая телезрителю благую весть: «Можешь есть сколько и чего угодно — и не растолстеешь ни­когда!» При этом, разумеется, никто не говорит ему, что есть сколько угодно, не толстея, может разве что какая-нибудь особа, страдающая ис­тощением. Стало быть, булимия*, как в 1990 г. метко сформулировал В. Г. Дитц, выступает как «наиболее широкая форма приспособления к телевнушениям о питании»⁷³.

Американские исследователи приложили большие усилия, чтобы показать, что эти посла­ния с телеэкрана фактически влияют на пище­вые привычки детей и взрослых. Так, в 1990 г. было выяснено, что между ожирением и потреб­лением телевидения существует характерная взаимосвязь: «Зрители, смотревшие телевизор более трех часов в день, страдали ожирением вдвое чаще тех, кто смотрел телевизор менее часа в день». Далее, оказалось, что «время, про­водимое перед экраном не ожиревшими детьми, позволяло достаточно надежно предсказывать, грозит ли им в более позднем возрасте опас­ность заболеть ожирением»⁷⁴.

Нэнси Синьорьелли, подробно изучавшая воздействие телевидения на пищевые привычки зрителей, закончила свой отчет словами: «Итак, телевидение и масс-медиа вообще предлагают весьма проблематичные и потенциально опас­ные сведения о пище и питании. (...) Поэтому нам очень важно осознать все коварство этих сооб­щений о пище и питании в масс-медиа — особен­но если они адресованы детям и подросткам. Если мы хотим жить долго, сохраняя здоровье, нам придется извлечь отсюда урок»⁷⁵.

Сколь бы ни был верен этот призыв к разуму, он не подействует на заядлых телезрителей, ведь они уже безнадежно увязли в заколдованном круге своей мании: тот, кто много времени отда­ет телевизору, не может много заниматься спортом и потому легко жиреет; но если он уже ожирел, у него нет желания заниматься спор­том, — и вот круг замыкается: он сиднем сидит у телевизора, поглощая калорийные лакомства, которые при таких условиях, как показано в первой главе, усваиваются организмом еще менее, чем при полном безделье.
 

Когда дети становятся убийцами

22 апреля 1999 г. «Зюддойче цайтунг» заме­чала по поводу резни в Литлтоне, штат Колорадо (США): «Статистики утверждают, что в среднем за свою жизнь вплоть до поступления в колледж молодой человек мог увидеть в масс-медиа изоб­ражения более чем 200 000 преступлений, свя­занных с насилием, и репортажи о примерно 16 000 убийствах — по телевизору».

Вновь и вновь повторяющиеся в последние годы в прессе подобные сообщения указывают на тенденцию, привлекающую к себе и в Европе все более обеспокоенное внимание по мере приумно­жения числа телеканалов. Рост показа насилия по телевидению стал темой, не только крайне ожес­точенно дебатировавшейся в кругах специалис­тов, но и превратившейся в предмет оживленных обсуждений и в самих масс-медиа, и в обществе. За всю историю телевидения этой дискуссии не было равных: она оставила далеко позади даже дебаты о рекламных клипах для детей.

Дискуссия о воздействии масс-медиа велась страстно, как никакая другая, но и, как никакая другая, дала неопределенные выводы. В ее ходе, к примеру, ссылались (справедливо, но на деле цинично) на давление коммерции, которое ощу­щают на себе владельцы телеканалов в ежеднев­ной борьбе за просмотровое время. В этой свя­зи, пишет Удо Михаэль Крюгер, «участившееся обращение к темам насилия и секса как орудие в усиливающейся конкурентной борьбе кажет­ся неизбежным, потому что ее участники стре­мятся добиться большей дальнобойности, при­влекая к своим передачам больше внимания, и таким путем достичь коммерческого успеха. На губительные побочные эффекты для отдельных телезрителей можно не стесняясь закрывать глаза, тем более что доказать прямую причин­ную зависимость тут попросту невозможно»⁷⁶.

Зато другие считали, что показ сцен насилия не принес бы вовсе никакой прибыли, если бы не было зрителей, наслаждающихся ими. И дей­ствительно, многие исследователи приводят данные о том, что велико число потребителей телевидения, не только относящихся терпимо к самым крайним проявлениям насилия на эк­ране, но и откровенно смакующих их. Это число, видимо, примерно равно числу тех, кто таки­ми сценами возмущается. По этому поводу час­то задают вопрос: а что вообще понимать под насилием? Для детей, скажем, весьма привле­кательно «насилие развлекательного типа» в фантастических фильмах или в комиксах. Может быть, уже это опасно? Или таким путем мы как раз и внушаем детям, что насилие без­вредно и ни к чему плохому не ведет?

Совсем уж неразрешимым оказался вопрос, побуждают ли детей и подростков сцены наси­лия на экране подражать им на практике. Неко­торые исследователи годами упрямо держались тезиса, что телевидение, наоборот, прямо-таки устраняет агрессивность, поскольку дает воз­можность пережить агрессивное влечение не в реальности, а в воображении (теория катарси­са*), или хотя бы сдерживает его, возбуждая страх перед экранным образом (теория сдержи­вания). Впрочем, нигде как будто бы не найти и окончательного доказательства, что экранное насилие влечет за собой насилие реальное. Даже тезис о том, что, постоянно видя сцены насилия, телезритель мало-помалу примиряется с ним как явлением повседневным, вроде бы опровер­гается длительными исследованиями.

И все-таки исследователи не могут в конеч­ном счете игнорировать понимание того, что «ни благонамеренная, но преуменьшающая опасность теория катарсиса, ни теория сдер­живания не могут считаться достаточно на­дежными: вредоносные воздействия тут вполне возможны — даже если их причинную обуслов­ленность еще нельзя доказать неопровер­жимо»⁷⁷. Давление общественного мнения воз­росло, в результате чего в дело вмешался законодатель, владельцы телеканалов оказались под ударом регулярных разоблачений в публи­кациях о доле показа насилия в отдельных про­граммах и поспешили восполнить урон прести­жа добровольным самоограничением. Казалось, общество добилось своей цели. Но поскольку до сих пор бесспорным было только, «что сцены насилия могут оказывать негативное воздей­ствие на проблемные группы», а в остальном в науке царит большая неуверенность «относи­тельно того, как и насколько экранное насилие воздействует на эти проблемные группы»⁷⁸, то ограничения не могли быть очень уж строгими.

Оказалось невозможным добиться на практике ни торжества правосудия, ни неоспоримых на­учных доказательств прямой взаимосвязи меж­ду показом насилия по телевидению и конкрет­ным насильственным деянием. В результате проблема не снята, а только смягчена.

Между тем жизнь говорит свое. Начиная с 1996 г. цепь убийств, совершаемых школьни­ками, в американских школах так и не прерыва­лась, а масштабы боен становились все более устрашающими.

- 2 февраля 1996 г. в штате Вашингтон че­тырнадцатилетний подросток застрелил учителя и двух школьников.

- 19 февраля 1997 г. на Аляске семнадцати­летний школьник застрелил директора школы и одноклассника.

- 1 октября 1997 г. в штате Миссисипи шест­надцатилетний школьник зарезал свою мать, поехал в школу и застрелил там двух девочек, а семерых других детей тяжело ранил.

- 1 декабря 1997 г. в штате Кентукки четыр­надцатилетний школьник на утреннем бо­гослужении застрелил троих одноклассни­ков и ранил пятерых. По его собственному признанию, он воспроизводил сцену из видеофильма.

- 24 марта 1998 г. в Джонсборо (Арканзас) произошла резня особого рода: двое под­ростков, одиннадцати и тринадцати лет, надели полевую армейскую форму, воору­жились целым арсеналом стрелкового оружия, вбежали на перемене во двор сво­ей школы и открыли беспорядочную стрельбу по школьникам и учителям. После они сами удивлялись тому, что на­творили: пятеро погибли, десятеро ране­ны, некоторые тяжело. Губернатор штата Арканзас возложил вину за это «на куль­туру, где дети оставлены на произвол де­сятков тысяч убийств, демонстрируемых по телевидению и в кино»⁷⁹.

- 24 апреля 1998 г. в Пенсильвании четыр­надцатилетний школьник на школьном бале застрелил учителя и ранил еще тро­их человек.

- 21 мая 1998 г. в Орегоне пятнадцатилет­ний подросток застрелил своих родите­лей, после чего отправился в буфет своей школы и застрелил школьника, а девят­надцать других ранил.

- Самой страшной за последние годы оказа­лась бойня, учиненная 20 апреля 1999 г. в школе города Литлтона (штат Колора­до) двумя школьниками, семнадцати и восемнадцати лет: они расстреляли две­надцать школьников и учителя, ранили двадцать восемь других ребят, заложили в здание школы больше тридцати бомб, после чего покончили с собой. Как выяс­нилось позже, это злодеяние они плани­ровали очень долго.

- Неделей позже в Канаде четырнадцати­летний   убийца-подражатель   стрелял в двух школьников, один из которых умер.

Сообщения о подобных вспышках насилия приходили и из Японии (убийства в Кобе в мае 1997 г., поножовщина среди подростков в мар­те 1998 г.).

Разумеется, было бы неправильно просто обви­нить в этом насилии телевидение и думать, что вот оно все и объяснилось. Есть и совершенно иные серьезные причины насилия в нашем об­ществе⁸⁰. И тем не менее нельзя пройти мимо одного факта: упомянутые школьники, преждечем совершить это в действительности, несчет­ное число раз пережили, глядя на телеэкран, хладнокровную стрельбу по людям как совер­шенно безобидное и не оставляющее никаких последствий театральное представление. Пусть даже причины их преступлений надо искать в совсем других местах — во всяком случае, для их совершения экран предоставил им все мысли­мые импульсы, даже выбор для самоидентифи­кации в виде «крутых» героев, которые так нра­вятся подросткам.

А те самые взрослые, что с таким ужасом взирают на настоящие убийства, считают нор­мальными ежедневные убийства на телеэкране и дают детям с младенческого возраста по кап­лям принимать весть: стрельба по людям — все­го лишь шутка и больше ничего. Они полагают­ся на то, что дети прекрасно умеют отличать фикцию от реальности. А что, если дети не про­водят это различие со всей четкостью? Спишем все на «несчастный случай на производстве» и будем продолжать как ни в чем не бывало?

Американский военный психолог Дэйв Гросмен в 1999 г. настоятельно предупреждал общественность, что «показы насилия в масс-медиа и еще более опасные, пропитанные насилием интерактивные видеоигры» запускают у детей и подростков как раз те психические ме­ханизмы, с помощью которых профессиональ­ных солдат учат убивать⁸¹. К этому он добавил: «Я почти 25 лет прослужил пехотным офицером и психологом, и задачей моей было — делать людей способными к убийству; в ее выполнении мы и преуспели. Однако способность убивать не возникает сама собой — в ней нет ничего есте­ственного. Этому надо учить. Сегодня мне уже ясно: точно так же, как на военной службе мы кондиционировали и тренировали людей, что­бы они смогли убивать, — мы совершенно без­думно, слепо допускаем, чтобы такое происхо­дило и с нашими детьми»⁸². В качестве главных условий такого кондиционирования он называ­ет выработку жестокости и бесчувственности. То и другое показ насилия поощряет в детях с самого нежного возраста.

После трагедии в Джонсборо множество ев­ропейских и канадских тележурналистов брали интервью у Гросмена. Но, по его собственным словам, «ни один американский телеканал заинтересованности не проявил. Американское теле­видение молчит о моей истории. Оно знает, что виновато, и хочет избежать посягательств на свою верховную власть. Сегодня ничто не укро­ется от рыскающих глаз телекамер — кроме их собственного губительного влияния на детей»⁸³. Характерно уже одно то, как американская об­щественность отреагировала на бойни в Джонс-боро в 1998-м и Литлтоне в 1999 г.: президент США Билл Клинтон, правда, допустил, что «средний американский подросток вплоть до восемнадцатилетнего возраста успевает увидеть по телевидению и в кино больше сорока тысяч сцен убийства»⁸⁴, но оживленные дебаты, про­шедшие в США, крутились по большей части вокруг вопроса, не стоит ли еще больше ограни­чить доступ к стрелковому оружию.

Тем самым фокус проблемы сместился на принципиальный спор о якобы священном и неотъемлемом праве свободного человека в свободном обществе носить оружие всегда и везде. Правда, для США это и впрямь насущный вопрос, потому что там доступ к оружию имеют даже дети дошкольного возраста. Но что касает­ся упомянутых массовых убийств, речь идет в первую очередь не о том, как оружие оказалось у убийц, а о мотивах, заставивших их со­вершить эти преступления, и тут уж просто нельзя замалчивать ежедневное экранное наси­лие, как будто оно здесь совсем ни при чем. Тем не менее политики вплоть до президента поспе­шили наобещать ужесточение законов об ору­жии, а вот о преградах ежедневному показу на­силия никто всерьез так и не сказал. Что еще для этого должно произойти? Неужто паралич воли зашел так далеко, что нас не вырвать из него даже катастрофам?
 

3.. Как относиться к телевидению по-взрослому?

Полный отказ?

Логика постоянного управления извне тако­ва, что управляемый делается зависимым от уп­равления. Он привыкает приятно развлекаться, не делая при этом ровно ничего, — и если теле­видение вдруг по какой-то причине становится недоступным, прямо-таки страдает от его не­хватки. В США все большее число людей мало-помалу начинают понимать, что, подобно на­стоящим маньякам, оказались в зависимости от «наркотика в комнате», как однажды назвала телевизор Мэри Уинн⁸⁵.

Они пытаются что-то изменить, участвуя в регулярно проводимых «tv-turnoff-weeks», но потом нередко со стыдом признаются себе, что их зависимость куда выше, чем они думали. Ведь когда временный отказ от телевидения подходит к концу, идея отказаться от него насовсем кажется им немыс­лимой, даже ужасной. Конечно, можно попы­таться сократить время просмотра, больше за­ниматься спортом и т. д., но в глубине души эти люди по опыту знают, что такие намерения про­держатся недолго. Пока телевизор стоит в ком­нате, он есть и останется искушением — и не ус­пеешь оглянуться, как все идет по-старому.

Что мы можем противопоставить такому ис­кушению? Конечно, есть люди, принимающие радикальное решение и в одночасье изгоняющие телевизор из дому. Насколько мне известно, для тех, что энергично сделали такой шаг, это возы­мело только положительные последствия и, по их собственным признаниям, улучшило их жизнь. Но, думается, было бы большой ошибкой на основе такого опыта считать, будто отказ от телевидения сразу осчастливит человечество. Тот, кто этого требует, не понимает, что, вынуж­денно лишив себя телевизора, взрослые не решат проблемы, а только отодвинут ее. Ведь по проше­ствии в среднем 20 000 часов просмотрового вре­мени у человека (еще не достигшего совершеннолетия) условный рефлекс инактивности укоре­нился уже так глубоко, что отказ от телевизора приведет к образованию огромной дыры, ужаса­ющей внутренней пустоты, заполнить которую большинство людей не сможет. Следствием будет глубокая депрессия и страстное желание вновь очутиться в прежнем состоянии.

Стало быть, главная задача — не удерживать людей от общения с телеэкраном, а помочь им шаг за шагом обрести внутреннюю свободу, не­обходимую, чтобы избавиться от диктата извне, через экран. Каждый может сделать такой шаг, даже не отказываясь от телевизора, — если, ко­нечно, захочет и будет применять описанную ниже тактику маленьких, но осознанных ша­гов, — тактику, призванную вбить колья в боло­то пассивности.
 

Вбить колья в болото пассивности!

Одним из таких шагов может быть возвра­щение утраченного контроля над своим време­нем. Правда, люди всегда думают, будто владе­ют ситуацией, но тому, кто следит за собой, слишком хорошо известно, как редко удается соблюсти срок просмотра, какой он себе назна­чил. «Ну еще немного посмотрю, а потом — ба­ста!» — говоришь себе, и не успеешь оглянуться, как уже настает вечер, который ты вообще-то собирался потратить на совсем другое. После этого остаешься с набившим оскомину ощуще­нием, что вот и снова пал жертвой собственной слабости.

Так что же делать? Благие намерения не по­могут, если прицел взят слишком высоко. Сна­чала надо ставить перед собой совсем малень­кие, скромные, но вполне достижимые цели. Если, скажем, с секундомером в руках будешь время от времени ровно на пять минут выклю­чать телевизор независимо от того, что показы­вают, ты сможешь убедиться, что у тебя есть сила воли и, значит, ты в состоянии предпри­нять кое-что потруднее.

Очень полезно какое-то время делать так: прежде чем включить телевизор, надо совер­шенно спокойно изучить программу передач и сознательно выбрать одну-единственную, очень важную или особенно интересную. Важно не какая это будет передача, а то, что ты заставил себя включить телевизор только перед ее нача­лом и сразу выключить, едва она закончится.

Если позволишь себе «ну еще немножко» — счи­тай, битва уже проиграна.
Если долго держаться этого правила, выбор станет более осознанным, и ты начнешь лучше отличать важное от неважного. Дальше, в ре­шающий момент выключения телевизора, по­степенно становишься себе хозяином, и только это дает тебе силу устоять перед притяжением экрана.

А если, скажем, не хочется смотреть что-то конкретное, а хочется просто немного отдох­нуть, то все-таки можно вбить кол активности в безбрежное болото экранных картин, заранее заводя будильник и по его звонку немедленно выключая телевизор.
 

Внимание, а не полусон

Упомянутые упражнения относятся к само­стоятельно установленному ограничению вре­мени просмотра, помогают вернуть утраченный контроль над временем. Можно сделать еще один шаг, попробовав что-то противопоставить затягивающему потоку образов прямо во время просмотра. Это «что-то» — повышенное внимание, достигаемое волевым усилием. Чтобы в ка­кой-то степени его удерживать, нужно направ­лять его на определенную цель. Например, мож­но задаться целью по окончании передачи мысленно составить список всего, что запомни­лось. Детальности тут не требуется — важна по­пытка дать себе отчет в содержании передачи. Тогда очень скоро начнешь понимать, как это трудно именно при телепросмотре. Но потому-то и стоит продолжать упражнение — ведь при этом все больше осознаешь, сколь сильно теле­экран гасит ясное сознание и собственную ак­тивность. Такое осознание и есть важнейший элемент избавления от его принуждающих чар. Другое, весьма трудное упражнение состоит в следующем. Если с максимальным вниманием проследить телевизионные сообщения об опре­деленном событии, можно сравнить их потом с сообщениями на ту же тему в какой-нибудь из крупных газет, известных высоким качеством своих репортажей. Тогда зритель, вероятно, с удивлением обнаружит, насколько газетная информация насыщеннее телевизионной. И ес­ли прежде он, возможно, думал, будто телевизор дает превосходную информацию, то теперь вы­яснится, что, почитав полчаса газету, можно получить несравненно больше информации и по­нимания, чем посмотрев полчаса новости по телевизору.

Регулярно делая это упражнение, можно прежде всего прийти к выводу, что телевидению заданы принципиальные ограничения в сооб­щении о сложных проблемах и событиях. Пере­дать смысловые взаимосвязи через образ на­много труднее, чем через слово, а часто и вообще невозможно. Но чтобы из слепой частицы мас­сы сделаться зрелым членом общества, гражда­нином, безусловно необходимо приобрести подлинное, глубокое понимание сложных хит­росплетений, скажем, нашей экономики или международных отношений. В этом может по­мочь описанное упражнение — ведь оно дает возможность критически отнестись к телевиде­нию и трезво оценить его сильные и слабые сто­роны. И тогда его «демифологизация» из пусто­го звука станет реальным достижением.
 

Создать противовес!

Изложенное здесь может и должно быть лишь побуждением к собственной активности.
Тот, кто по-настоящему будет отвоевывать у эк­рана свободу выбора, несомненно, отыщет и дру­гие способы взять себя в руки. Разумеется, это не уничтожит физиологического воздействия теле­экрана — на сей счет не нужно обольщаться. Но пронизывающее тело и душу воздействие будет все же значительно ослаблено, если зрителю в ус­ловиях полного диктата извне удастся время от времени брать себя в руки, создавать островки свободы и добиваться этого намеренно.

Не менее важной, а по большому счету даже более полезной будет попытка возместить нега­тивное воздействие телевидения, создавая мощ­ные противовесы ему в то время, когда телевизор выключен. Тут имеются в виду долгосрочные меры, способствующие росту собственной актив­ности. В принципе это может быть любая дея­тельность, которой человек предается, руковод­ствуясь только своим чистым интересом, будь то какое-нибудь хобби, требующее воображения и ловкости, чтение книг, посещение театров и му­зеев, научная работа или путешествия в экстре­мальных условиях, работа в экологической орга­низации или укрепление контактов с людьми на досуге. Главное — чтобы побуждение к такой де­ятельности шло от нас самих и чтобы она требовала от нас и личного участия, и времени, и сил, благодаря чему у нас может сложиться устойчи­вый интерес к явлениям природы или культуры, техники или социальной жизни.

Живая    деятельность,    не    остывающая любознательность, заинтересованное участие в происходящем вокруг, стремление достичь поставленных перед собою целей, энергичное развитие своих способностей — вот лучшие га­ранты активного, совершенно самостоятельно заполненного досуга. И чем сильнее они зада­ют собственный стиль жизни, тем меньшей бу­дет притягательность телевизора, а отношение к нему — тем более объективным и строго ограниченным рамками самого необходимого, а то и вовсе угаснет, потому что человек к это­му времени научится быстрее и эффективнее получать информацию из печатных масс-медиа. Короче говоря, это будет состояние лич­ной свободы, каковое и подобает современно­му человеку.

 Очень полезно создать противовес убиваю­щей активность машине — телевизору, занимаясь художественной деятельностью любого вида. Ведь благодаря ей, кроме активного интереса, развиваются два других, в высшей степени важ­ных качества: усиление способности восприни­мать мир и укрепление собственных творческих потенций. Тот, кто пишет картину или лепит, иг­рает на театре или музицирует (примеры можно множить), работает не просто над объектом, а главным образом над самим собой. Ведь худож­ник становится продуктивным, лишь когда он углубил и расширил возможности своего воспри­ятия сверх обычной меры, когда призвал в себе к жизни способности, которые еще только надо развивать. Благодаря этому личность, выявляясь в человеке, обретает все большую чистоту, но эта личность не что-то готовое, статичное, а нечто постоянно развивающееся, преображающееся, всегда новое. Человек становится самим собой, лишь если он растет.
 

4. Дети и телевидение

Дети — не взрослые в миниатюре

Ребенок как неполная и миниатюрная копия взрослого — этот образ, увы, по-прежнему гос­подствует в умах, словно не было работ, скажем, Пиаже и других ученых, занимавшихся возраст­ной психологией. Даже специалисты, делающие вид, будто разбираются в теме «дети и масс-ме­диа», нередко, не задумываясь, исходят из пред­посылки, что у детей в принципе имеются те же способности и формы мышления, что и у взрос­лых, но только у первых они еще не развиты до полного проявления, как у вторых. Так, к при­меру, фракция ХДС на заседании ландтага в Дюссельдорфе 14 января 1999 г. в своем заяв­лении потребовала от земельного правительства, чтобы детей уже в яслях учили «осмыслен­но, самосознательно, с сознанием ответственно­сти и компетентно относиться к масс-медиа», — это требование было заимствовано из доклада экспертной группы университета Кобленц-Лан­дау. Неужто малыши могут справляться с тем, что по плечу даже не всякому взрослому?

Откуда идут такие требования, станет ясно, если учесть, что эксперты работали по заказу земельной организации радиовещания Север­ного Рейна-Вестфалии. Речь явно шла о расши­рении рынка и подключении новых групп по­требителей. Разве в ином случае можно было столь невежественно игнорировать простейшие законы психического развития ребенка?

Самосознательное, ответственное поведе­ние — не начальное, а конечное звено процесса развития, продолжающегося в ходе всего школь­ного обучения и подходящего к своей кульмина­ции лишь с достижением совершеннолетия. А на начальных стадиях этого процесса перед челове­ком стоит совсем другая задача, которую ребе­нок, сам того не зная, должен выполнять и вы­полняет всеми силами, а именно формирование телесных органов, с чьей помощью он может вступить в мир, воспринимая, переживая и действуя как человек. Ведь для «рожденного недо­носком», как назвал человека Адольф Портман, характерно, что тело новорожденного еще не развито до конца и для его окончательного фор­мирования необходимы импульсы, раздраже­ния, идущие к ребенку из внешней среды.

Малыш улавливает эти импульсы всем своим существом — о такой цельности восприятия взрослый не имеет никакого представления. Все, что ребенок воспринимает в первые годы жизни, и все, что он делает, налагает свою печать на его организм вплоть до структуры отдельных орга­нов, потому что он полностью отождествляет себя с тем, что несет ему мир. Все его существо как бы влито в окружающее и представляет со­бой активную вовлеченность в мир. Можно ска­зать и так: малыш целиком и полностью являет собой орган восприятия. Его тело формируется под влиянием чувственных впечатлений и дея­тельности, стимулируемой извне.

Лишь примерно к десятому году жизни в нем освобождаются силы, доселе занятые ще­петильным, решающим для всей жизни делом — оформлением органов и мозга, и в определен­ной мере обращаются вовнутрь. Начинается четкое размежевание мира и человека, возникает внутрипсихическая сфера, обретающая пол­ную самостоятельность в пубертатном возрасте. Лишь тогда подрастающий человек оказывает­ся в той ситуации дуализма внешнего и внутрен­него, «я» и мира, которая взрослому представ­ляется настолько естественной, что он уверен, будто всегда в ней и был. Теперь он в известном смысле оправданно рассматривает чувственные раздражения просто как информацию, к которой можно относиться как угодно и с которой можно обращаться сознательно. Но как раз этого-то и нет в раннем детском возрасте: тут чувственные раздражения обладают телесно-оформляющей силой, сознательно сопротивляться которой попросту бесполезно. Вот почему не может быть и речи о компетентном отношении ребенка к чувственным впечатлениям, а уж об ответ­ственности и подавно. Ответственность за детей полностью ложится на плечи взрослого.
 

«Окна» в развитии ребенка

В общем и целом фаза оформляющего воз­действия чувственных впечатлений на ребенка длится гораздо дольше, нежели полагает большинство. Постепенно сходя на нет, она продол­жается до десятого года жизни, а частично — даже до восемнадцатого. Но зато в этот период оформляются и решающие для всей последую­щей жизни способности — закладываются осно­вы того, что после реально окажется в распо­ряжении взрослого. Упущенное в эти годы невозможно впоследствии наверстать с той же интенсивностью и глубиной. Поэтому исследо­ватели говорят об «окнах», некоторое время от­крытых для влияний извне, а потом неуклонно закрывающихся. Вот некоторые из них.

•  Первая, решающая стадия развития мозга завершается в трехлетнем возрасте. Если на этом этапе ребенок имел ограниченный доступ ко всему диапазону возможных ви­дов деятельности и опыта, то многие нейрональные связи не образуются, и объем мозга остается на 25—30% меньшим⁸⁶.

•  Ребенок учится стоять прямо, ходить и координировать движения рук в первые четыре года жизни. В промежутке от че­тырех- до десятилетнего возраста он еще может путем упражнений развить тонкую моторику рук и конечностей вообще; за­тем эта способность быстро исчезает.

•  Опять-таки в первые четыре года жизни при естественных условиях у него разви­ваются острота зрения и объемно-про­странственное зрение.

•  А вот тонкая моторика, управляющая глазной мускулатурой и необходимая для целенаправленного сканирования поля зрения, к четырехлетнему возрасту еще далеко не готова. Для полного развития ей, так же как и тонкой моторике рук и ко­нечностей вообще, требуется еще не­сколько лет. Примерно до девятого года жизни ее эффективность заметно отстает от уровня, свойственного подросткам и взрослым⁸⁷. Согласно же новейшим иссле­дованиям, важные составляющие управ­ления зрением становятся полностью доступны лишь  в восемнадцатилетнем возрасте!⁸⁸

Итак, за первой, закладывающей основы фазой, длящейся до четвертого года жизни, сле­дует длительная фаза вызревания и оформле­ния, длящаяся как минимум до десятого года жизни. От того, насколько успешной будет эта вторая фаза, зависит степень овладения полным диапазоном способностей.
 

Детское переживание мира и телевидение

В первой фазе своего развития ребенок учится не головой, а всем телом. Он не противо­поставляет себя дуалистически миру с помощью мыслящего, регистрирующего и перерабатыва­ющего информацию разума, а вступает в связь с вещами телесно. Он «ухватывает» и «постига­ет» лишь то, что прежде схватил и настиг рука­ми; он «сопоставляет», лишь научившись стоять и ходить. В этом возрасте весь опыт еще чув­ственно-конкретен, «осязаем».

Вот почему мы должны осознать всю опас­ность столкновения малыша лицом к лицу с мни­мой реальностью телеэкрана, в пределах кото­рой такой осязаемый опыт, необходимый для его развития, вовсе ему недоступен. Жилище родите­лей — это конкретное трехмерное пространство, доступное телесному опыту ребенка, который может обегать и облазать все комнаты, всё ощу­пать и обнюхать, рассматривать и обследовать все уголки. А в пространство телеэкрана малыш войти не может, и из его опыта оно полностью выпадает. Показывают, скажем, пальмы на бере­гу моря или ночной город с высоты птичьего по­лета, а в следующее мгновение толпу в магазинеили рыбок в аквариуме — и на это время комна­та расширяется вокруг экрана. Взрослому легче легкого воспринимать два эти пространства по отдельности. Но для малыша-то есть только один мир — мир телесного опыта, и этот опыт отклю­чается на то время, пока включен телевизор.

Баззл правильно показал, чту означает для развития мозга такое непосильное требование к ребенку — разорвать на части мир его опы­та⁸⁹. Реальность экрана и реальность комнаты не образуют нерасторжимого единства, куда ребенок мог бы включиться телесно-реально, и потому наступает прямо-таки патологическое расщепление процесса восприятия на сферу, где возможна полная активность и мир можно схватить руками, и сферу, где такое хватание невозможно, а следовательно, ее восприятие не участвует в формировании структур мозга. В определенной мере бессмысленная инфор­мация бомбардирует глаза, и чем дольше это происходит, тем больший вред наносится раз­витию ребенка. Об «обучении» при таких об­стоятельствах не может быть и речи.
Но и это отнюдь не все: добавим сюда непо­движность, к которой экран принуждает ребен­ка. Уже одного этого достаточно, чтобы забить тревогу, — ведь все важные в данном случае функции тела и мозга могут развиться только через движение. Движение — жизненная стихия ребенка. Тот, кто отключает движение, лишает ребенка важнейшего вида его активности. Такое лишение, «обкрадывание» психологи называют депривацией, а в этом возрасте оно вызывает столь тяжкие последствия, что следует характе­ризовать его как насилие.чается на то время, пока включен телевизор.

Баззл правильно показал, чту означает для развития мозга такое непосильное требование к ребенку ⁸⁹. Реальность экрана и реальность комнаты не образуют нерасторжимого единства, куда ребенок мог бы включиться телесно-реально, и потому наступает прямо-таки патологическое расщепление процесса восприятия на сферу, где возможна полная активность и мир можно схватить руками, и сферу, где такое хватание невозможно, а следовательно, ее восприятие не участвует в формировании структур мозга. В определенной мере бессмысленная инфор­
Но и это отнюдь не все: добавим сюда непо­
 

Развитие мозгадо десятилетнего возраста

Из всего этого можно сделать только один вывод: не может быть и речи о том, чтобы сажать перед телевизором ребенка до четырех лет. Программы могут быть сколь угодно «рассчи­танными на детей», и притом с самыми добры­ми намерениями, — им все равно не возместить вреда, который наносится ребенку тяжкой де­привацией, какую представляет собой процесс зрительного восприятия.

А как обстоит дело со второй фазой разви­тия ребенка — от четырех до десяти лет? Мож­но ли теперь без опасений подпускать детей к телевизору?

Чтобы получить отправные точки для реше­ния вопроса, читателю будет полезно узнать кое-что о современном состоянии исследований моз­га. Нейрофизиолог Буркхарт Фишер пишет об этом так: «Ни одно живое существо не приходит в мир столь неподготовленным, как человек. Хотя некоторые важные функции, предназна­ченные для выживания, у него уже развиты, но именно нервная система, которая позднее будет так резко отличать взрослого человека от живот­ного, у новорожденного еще находится в зача­точном состоянии. И пусть генеральный план дальнейшего развития нервной системы генети­чески уже заложен, человеку все равно почти все­му приходится учиться. Поэтому как раз в первые восемнадцать лет жизни (а иногда и до более позднего возраста) правильное и частое обраще­ние к постепенно проявляющимся способностям и их использование столь важны для развития мозга и его невероятных способностей. Это отно­сится и к управлению органами зрения»⁹⁰.

Какие процессы важны во время развития мозга, Ханс Юрген Шойрле, физиолог, изучаю­щий органы чувственного восприятия, разъяс­няет так: «Мозг новорожденного, конечно, уже во многом сформирован, но функционально еще не развит. Почти достигнуто окончательное число нервных клеток. Зато нервные окончания и их физиологические функциональные связи, так называемые синапсы, находятся пока в мла­денчестве, а развиваются они в течение всей жизни. Рост массы мозга после рождения осно­ван почти исключительно на разрастании этих нервных связей, в значительной мере определя­ющих окончательный вес мозга.

Сам рост нервов не состоит в простом разра­стании, а следует за процессами развития и научения, разворачивающимися в телесной пери­ферии и в окружающем организм мире. Сюда в особенности относятся области зрения и слуха. Все более интенсивные и регулярные процессынаучения ведут к росту и организации нервной системы, к формированию новых связей между клетками, воспринимающими чувственные раз­дражения, и соответствующими областями моз­га. Благодаря процессам нейрональной организа­ции функциональные связи между имеющимися нервными сетями активируются легче (так назы­ваемая «трассировка»). Одновременно возника­ют сильно дифференцированные разветвления, причем многие нервы либо объединяются в сов­местные нервные пути (конвергенция), либо, на­оборот, отдельный нервный пучок разветвляет­ся на множество нервных путей (дивергенция) и тем самым может выполнять более дифференци­рованные функции».

Стало быть, человеческая деятельность не­посредственно выражается в образовании новых нервных разветвлений, укореняясь тем самым в структурах мозга в качестве способностей. Та­кая изумительная «пластичность» мозга, конеч­но, никогда не утрачивается полностью, но есть фазы структурообразования, которые трудно на­верстать, если они были пропущены: «В раннем возрасте мозг от природы более пластичен, чем позднее, хотя его пластичность сохраняется в те­чение всей жизни и нервные связи в принципееще могут изменяться в любом возрасте. И все же переучивать и переформировывать мозг труднее, чем обучать с самого начала (...). Пока нейрональные трассы не сложились, их гораздо легче сформировать, чем когда они „отвердели", посто­янно отвечая на определенные импульсы».

Шойрле приходит к логичному выводу: «При нормальном ходе развития чувственного восприятия отдельные способности надстраива­ются друг над другом. Соответственно часто бывает невозможно наверстать пропущенные фазы формирования определенных жизненно важных функций чувственного восприятия»⁹¹.
 

Телевизор — аппарат для выключения детей?

Для нас отсюда следует вывод: даже вторая фаза, длящаяся до десятилетнего возраста, по-прежнему слишком чувствительна, чтобы поз­волять детям бесконтрольно пользоваться теле­визором. В этом возрасте они еще полностью зависят от ничем не заменимого многообразия чувственных раздражений, исходящих от есте­ственной среды, и нуждаются в огромном количестве поводов для применения всего богатства своей фантазии в свободной, спонтанной игре, чтобы как можно полнее раскрыть свои душев­ные и умственные способности. И не в после­днюю очередь им нужны все мыслимые воз­можности для формирования тонкой моторики, осязания, чувства равновесия, двигательного чувства, координации движений конечностей, которые только и могут довести их телесное развитие до здоровой зрелости.

Нынешние условия жизни — тесные жилища, плотные потоки транспорта в городах, долгое сидение в машине — настолько ограничивают игровое пространство для большинства детей, что и без телевидения возникает серьезный де­фицит движения. А уж если к этому еще прило­жат руку взрослые, неумолимо прерывая всякую живую игру малыша и на неограниченное время усаживая его перед телевизором, только чтобы избавиться от тягостных и шумных перипетий детского роста, то развитие ребенка принимает роковой оборот. В угоду собственному комфорту взрослые лишают детей радости движения, а та­кая блокада движения со временем оборачивает­ся серьезной блокадой развития, о печальных последствиях которой можно прочитать в научных отчетах. Известные американские исследо­ватели Дороти и Джером Сингер десятилетиями изучали воздействие телевидения на детей, и каждый раз, за редкими исключениями, были вынуждены констатировать, что телевидение не­гативно сказывается на способности к игре, на школьной успеваемости, чтении и развитии речи. Они пишут: «Фактически наши исследования четко показали, что дети, часто пользующиеся телевизором, подвержены серьезному риску ос­таться без глубоких знаний о мире; они хуже умеют читать, хуже отличают реальное от вы­мысла; у них хуже развито воображение; они с большим страхом воспринимают мир; им свой­ственна повышенная тревожность сознания в сочетании с большей агрессивностью. Все это приводит к тому, что, когда ребенок идет в шко­лу, он меньше приспособлен к жизни»⁹².
 

Дети смотрят совсем иначе

Негоже «парковать» детей перед телевизо­ром, бросая их там на произвол судьбы. Кто хо­чет действовать с полной ответственностью, должен четко определить, надо ли его ребенкувообще смотреть телевизор, и если да, то в ка­ких пределах. Решение не допускать ребенка к телевизору, пока он не пойдет в школу, требу­ет мужества, но будет полностью обоснованным с точки зрения современных исследований по физиологии и психологии детского возраста. Разумеется, при этом надо учитывать вещи, ко­торые будут обсуждаться ниже.

А тот, кто решит позволить своему ребенку смотреть телевизор в определенных границах, окажется перед вопросом выбора программ. Но он не сможет выбрать со знанием дела, если сна­чала не поймет, насколько детское восприятие и его возможности отличаются от восприятия взрослых. Иначе он будет считать ребенка сво­им собственным несовершенным миниатюр­ным изданием, игнорируя особые условия, в ко­торых растут дети. Вот некоторые соображения по поводу проблем, с которыми сталкиваются дети, когда смотрят телевизор.

Казалось бы, что млых, детей не волнуют; они принимают все таким, каким оно приходит.

В естественных условиях такое радостное устремление к чувственному миру — сильная сторона детей, но перед телевизором оно ста­новится их ахиллесовой пятой. Ведь тут им предъявляются такие требования, которые этим «визуально неграмотным», как называет детей Ута Бенц, пока вообще не по плечу: «Наивность зрительного восприятия, неспособность выра­зить словами визуальные впечатления, отсут­ствие собственных слов для описания образа и неспособность заглянуть в его подоплеку, чтобы уловить связь чужого замысла и предполагаемо­го отклика на него», — все это загоняет их в си­туацию бессилия и зависимости, которая для их развития может быть только вредоносной⁹³.
Поэтому взрослый обязан понимать: даже на второй фазе своего развития дети еще долго счи­тают все увиденное действительным, настоящим, не умея отличать фикцию от реальности⁹⁴. Скажем, до пяти—семилетнего возраста реклама для них столь же «реальна», как и программа, в кото­рую она вставлена; способность понимать выра­женный рекламой замысел появляется у них лишь в восемь—двенадцать лет⁹⁵. Впрочем, им еще долго остаются недоступны общий сюжет и ход действия в фильмах — они вообще не пони­мают взаимосвязей различных сцен и просто ухватывают один образ за другим⁹⁶.

«Предлагаемая телевидением информация, — замечают Хельга Тойнерт и Бернд Шорб, — не способствует расширению их кругозора. Наобо­рот, она, как правило, контрпродуктивна, потому что чересчур сложна, чересчур разительна или чересчур банальна. Новости большинству детей непонятны или же пугают их»⁹⁷. Показ реально­го насилия и его жертв во всех подробностях тоже угнетает детей, возбуждая у них страх и от­вращение. «Эти картины пылают в их созна­нии и преследуют их даже во сне»⁹⁸.
 

Не оставляйте детей один на один с телевизором!

Значит, взрослые вообще не должны вклю­чать детям программы, которые, как они подозревают, превышают возможности детского восприятия, — надо выбирать более подходя­щие для детей программы. Но в любом случае им следует понимать, что их долг — быть рядом с малышами во время просмотра, даже если речь идет об исключительно «детских» переда­чах, казалось бы полностью доступных детям. Ребенку почти постоянно хочется задавать вопросы или делать замечания, которыми ему надо поделиться со взрослым, а для этого нуж­но сделать так, чтобы образы не подавляли его, а, наоборот, чтобы он мог овладеть ими и осмысленно переработать все увиденное. Кро­ме того, действуя таким образом, взрослый мо­жет поощрять в детях осознанность просмотра (и процесса зрительного восприятия вооб­ще) — а это-то и есть главное условие, чтобы из ребенка не вырос тупоумный «глотатель» все­го, что покажут.

В своем масштабном исследовании (см. примеч. 97) Тойнерт и Шорб показали, сколь важно, чтобы взрослые присутствовали на про­смотре и вообще внимательно относились к способности ребенка понимать передачи, осо­бенно информационные. Они пишут: «Как раз­ные дети воспринимают, оценивают и перерабатывают телевизионную информацию, в ре­шающей степени зависит от семейной интел­лектуальной атмосферы и внимания, уделяемо­го обсуждению информации. (...) В краткой форме это можно выразить так: способ, каким родители видят мир, судят о нем и относятся к нему, отражается на детском отношении к ми­ру, образе человека и способности перерабаты­вать информацию. Предлагаемую телевидени­ем информацию, которую смотрят и оценивают родители, смотрят и дети. Какое значение при­дают ее просмотру родители в своем отноше­нии к миру и жизни, такое же значение она бу­дет иметь и для детей»⁹⁹.
Тяжкие последствия повлек бы за собой вы­вод, что если ребенок опирается на отношение взрослого к вещам, то сможет научиться разби­раться в масс-медиа, только справляясь со своим восприятием самостоятельно. Верно обратное: поначалу ребенок, как и всякий, кто учится, нуж­дается в ориентации на взрослых, и чем больше образцов объективной осведомленности, широ­ты взглядов и множественности точек зрения родители могут предложить ему, тем лучше для ребенка. Ведь «видеть», когда «смотришь», — целое искусство, и для начала нужно им овладеть.

С другой стороны, присутствие взрослого не должно означать для детей разрешения сидеть у телевизора сколько угодно — до полуночи или даже дольше. Авторитет взрослого прояв­ляется и в том, что, основываясь на понимании закономерностей детского развития, он ограни­чивает просмотр четкими пределами и не усту­пает никаким протестам.

Впрочем, взрослый должен быть достаточ­но самокритичным, чтобы понять: его жела­нию общаться с ребенком во время просмот­ра тоже положены пределы. Ведь, как правило, он не знает содержания идущей пе­редачи и порой сам так увлекается стреми­тельным потоком образов, что ему просто не­когда объяснять ребенку те или иные связи, — ведь иначе он не поспеет за ходом передачи и потеряет нить действия. И даже если он при­ступает к делу с наилучшими намерениями, вскоре оказывается, что объяснять происходя­щее на экране ему слишком трудно, и ребенок все равно остается в одиночестве, хотя взрос­лый и сидит рядом. Тут может помочь разве что основательный разбор увиденного — и после выключения телевизора он будет гораз­до более осмысленным.
 

Оценка приоритетов

Давать ли детям смотреть телевизор — дело свободного выбора и ответственности родителей. Нижеследующее адресовано прежде всего роди­телям или воспитателям, которые решили давать ребенку смотреть телевизор. Они берут на себя большую ответственность. Ведь телевизор, как показано в предыдущих главах, — аппарат небе­зобидный: он способен глубоко повлиять на раз­витие ребенка, а при бесконтрольном пользова­нии — принести ему большой вред. Самая серьезная опасность заключается в том, что в сво­их решениях взрослый всегда обращает внимание лишь на содержание программ, а не на много бо­лее важные подпороговые воздействия, начинаю­щиеся, как только взгляд ребенка падает на теле­экран. Поэтому целесообразно еще раз назвать здесь факторы, действующие при телепросмотре:

1) содержание и жанр передачи (скажем, ин­формационная программа, художествен­ный фильм, мультфильм и т. д.);

2) зависимость  от  камеры  зрительского взгляда, воспринимающего все спецэф­фекты (наплыв, монтаж, смена кадра, смена перспективы и т. д.);

3) различные физиологические воздействия экрана, независимые от особенностей программы и связанные с физической не­подвижностью зрителя.

Фактор 1 осознается всеми телезрителями и, как правило, привлекает их внимание, а час­то кажется даже единственным определяющим фактором («обсуждение программ»).

Фактор 2, как правило, ускользает от созна­тельного восприятия или, во всяком случае, ощу­щается очень смутно, если, к примеру, сцены сме­няются слишком часто или внезапно. Зритель вообще не замечает глубокого воздействия этих средств на свою эмоциональную сферу, свои сим­патии и антипатии, настроения и оценки.
Наиболее глубоким воздействием обладает фактор 3 — он сказывается на обмене веществ и нервных процессах человеческого организма, протекающих ниже порога осознаваемости, т. е. на бессознательном уровне. Здесь закладывает­ся то, что проявляется много позже, когда физио­логические воздействия уже приводят к устой­чивым изменениям.

Этот третий фактор, до сих пор меньше все­го беспокоивший взрослых, для ребенка имеет решающее значение. Ведь «окна» его телесно-физиологического развития распахнуты еще так широко, что телеэкран воздействует на него до самых глубин и это воздействие оказывается необратимым. Стало быть, решая вопрос, что можно позволить смотреть ребенку в конкрет­ном случае, этому фактору следует уделять осо­бое внимание.
Иными словами, даже если по какому-то ка­налу идут исключительно безобидные детские передачи, свободные от насилия и рекламы, это еще далеко не оправдывает разрешения смот­реть телевизор сколько угодно. Ведь чем боль­ше время просмотра, тем сильнее воздействие 2-го и 3-го факторов, столь негативное, что до­пускать его нельзя ни в коем случае.
 

Ограничивать время просмотра, побуждать ребенка к активности!

Поэтому не меньшую важность, чем выбор программ, имеет для взрослого сознательное ограничение времени просмотра, соотнесенное с конкретной стадией развития ребенка. Можно с уверенностью утверждать, что обычное нынче для шести—восьмилетних детей просмотровоевремя, составляющее двадцать-тридцать часов в неделю, а то и больше¹⁰⁰, слишком велико. В остальном воспитатель должен стараться пре­доставлять ребенку как можно больше места и времени для творческих игр, для получения живого чувственного опыта и энергичной ак­тивности. И раз при нынешних условиях сами дети часто не знают, как проявить себя на этом поприще, взрослым надо поднапрячься и тут, чтобы дать им подходящие импульсы. Окупит­ся любое, даже самое малое усилие в этой обла­сти — можно даже сказать, не будет большего вложения в последующую жизнь ребенка, чем ежедневное чтение ему вслух или собственные рассказы, заменяющие информацию масс-ме­диа; хорошо попеть вместе с ним, вовлечь его в ежедневную домашнюю работу, поиграть с ним в подвижные игры или приохотить к раз­личным поделкам, чтобы спустя какое-то время он мог продолжать самостоятельно.

Правда, взрослый должен правильно пони­мать свою задачу — не стоит в избытке рвения незаметно брать на себя роль «массовика», раз­влекателя, пытающегося веселить ребенка бес­прерывными затеями. Такая суета была бы по­просту «телетеатром одного актера» и отнюдь непоощряла бы в ребенке активности. Ведь глав­ное — разбудить в нем естественную тягу к дея­тельности и направить ее в разумное русло. Это требует от взрослого не столько большого расхо­да времени, сколько воображения и способности сопереживать. И если ребенок пойдет таким пу­тем, он и сам отлично сумеет себя занять.
 

Поощрять творчество образов!

Невозможно переоценить, насколько вели­ка ответственность взрослых за строгое ограни­чение просмотрового времени. Еще один довод в пользу этого предоставляют результаты но­вейших исследований, проведенных американ­скими специалистами в области физиологии головного мозга: измеряя активность мозга у «tv-kids»*, они констатировали, что чрезмер­ное потребление телевидения ведет к опусто­шительным для мозга последствиям: «У детей, проводящих перед телевизором ежедневно по десять-пятнадцать часов, кора головного мозга подобна пустыне», — резюмирует в сообще­нии для прессы специалист по физиологии ор­ганов чувств Хорст Прен¹⁰¹ и продолжает: «Они страдают полной потерей способности вообра­жения». Некоторые дети даже не в состоянии нарисовать по памяти бытовые предметы, ска­жем чашку.

Этот разительный пример показывает, что поставлено на карту: способность творить обра­зы — сознательно порождаемые или свободные образы фантазии — подавляется тем сильнее, чем больше ребенок смотрит телевизор, и со временем утрата этой способности становится необратимой. Телевизионные образы откровен­но обстреливают извне способность фантазии и творческого воображения (это связано с опи­санным выше оцепенением взгляда), растущих изнутри и пробуждаемых лишь собственной ак­тивностью.

Способность творческого порождения обра­зов во многом поддерживается свободной иг­рой. Поэтому не удивительно, что, завершая длинную серию исследований игры и фантазии у трех-, четырехлетних детей, Дороти Сингер приходит к выводу: «Сравнивая данные по иг­ровому поведению и потреблению телевидения, мы констатировали, что фантазия лучше разви­та у тех, кто меньше смотрит телевизор»¹⁰².

Важно, однако, понимать, что, читая детям вслух или рассказывая, взрослые опять-таки по­стоянно побуждают ребенка самостоятельно тво­рить образы, не имеющие себе равных по глуби­не и силе чувства. Здесь закладываются основы не только для умения читать, но и для всех форм мышления и представления, которые должны быть усвоены ребенком в школе. А, как нам уже известно, заядлые телезрители среди детей успе­вают в школе гораздо хуже, чем неактивные.
 

Имеет ли реальный смысл детство без телевизора?

Родители, желающие совсем отлучить детей от телевизора, часто мучатся сомнением: не пре­вратят ли они их тем самым в оторванных от жизни нелюдимов, не закроют ли им непроше­но дорогу в жизнь? Боятся они и социальной изоляции ребенка — ведь он не сможет участво­вать в разговорах товарищей о последних теле­визионных новинках. Может, тогда уж все-таки лучше, чтобы ребенок смотрел телевизор?

На этот счет можно сказать многое. И в пер­вую очередь следующее: родителям, которых мучит сомнение, правильно ли они поступают, следует знать, что их колебания неизбежно ска­жутся на ребенке, даже если они стараются дер­жать их в строгом секрете. Дети столь чувстви­тельны, что по тончайшим нюансам поведения родителей чуют, что у них на душе, а уж когда улавливают большую родительскую неуверен­ность, может быть даже подспудный страх, это сильно подрывает их веру в себя, а тогда им и впрямь приходится туго.

Но если родители совершенно уверены в своем решении, принятом на основе изложен­ных здесь сведений о воздействии телевидения на детей, с одной стороны, и понимания зако­номерностей детского развития — с другой, это даст ребенку необходимую выдержку и муже­ство, чтобы справляться с возможными трудны­ми ситуациями в кругу товарищей. Сильными личностями становятся не те, кто трусливо под­дакивает господствующей моде, а те, кто муже­ственно держится своей, не совпадающей с мо­дой позиции.

Правда, не стоит и слепо полагаться на то, что уже одно отлучение от телевизора направит ребенка на путь истинный. Вера родителей, что ребенок сможет отстоять свою самостоятель­ность, будет оправдана лишь в том случае, если они действительно сделали все возможное, что­бы помочь ему полностью развить телесные, душевные и умственные способности, — т. е. обеспечили ему возможность накапливать бога­тый, многосторонний чувственный опыт, дви­гаться всеми доступными способами, поощряли его музыкально-художественные занятия и творческие игры, развивали его речь, знакоми­ли с природой и т. д. Только это снабдит малень­кого человека необходимыми внутренними противовесами, о которых подробнее сказано выше, и вооружит его запасом собственной ак­тивности, дающей силу перед лицом жизни. Даже если он что-то и упустит в образовании или информации, то позже сможет в кратчай­шие сроки наверстать упущенное, а уж заядлых телезрителей обгонит мигом.

Впрочем, ребенок, отказавшийся от телеви­зора, не потеряет вообще ничего существенного, кроме впустую растраченного времени, которое куда полезнее проводить в активных занятиях. Ни одна телепередача не предлагает элементов образования и знаний, которые нельзя приобрести (и часто в много более удачном виде) че­рез печатные издания или другим путем. Поэто­му родительские опасения насчет оторванности от жизни необоснованны. Уж скорее, в какой-то степени оторванными от жизни окажутся роди­тели, истово следящие за тем, чтобы у ребенка не было ни малейшего контакта с телевизором.

Если им удалось в достаточной мере сформиро­вать у него вышеназванные качества творческо­го воображения и внутренней активности, они могут с известным спокойствием смотреть, как ребенок от случая к случаю ненадолго включа­ет телевизор. Внутренне закаленному ребенку такие контакты уже не повредят, особенно если взрослые умело их дозируют.

В том, что родители вместе с ребенком будут сознательно выбирать конкретные поводы не­много посмотреть телевизор, есть даже опреде­ленные преимущества. Ведь это отнимет у аппа­рата ореол запретного плода, рано или поздно способный соблазнить ребенка смотреть телеви­зор тайком от родителей, но уж тогда помногу и бесконтрольно. Совершенно хладнокровное, ес­тественно-трезвое обращение с телевизором благотворно остудит для ребенка тему телепрос­мотров и одновременно подготовит его ответственно относиться к ней, что так или иначе не­обходимо ему в дальнейшей, взрослой жизни.
 

В переходном возрасте

Примерно на десятом году жизни важней­шие «окна», т. е. возможности развития, закры­ваются, и вся ситуация для ребенка коренным образом меняется. Доселе он был соединен с миром такой глубинной связью, был так спле­тен со всем окружающим своими эмоциями и желаниями, что противоположность внешнего и внутреннего была ему фактически неведома. Лишь с наступающей половой зрелостью, при­мерно между десятью и двенадцатью годами, психика окончательно высвобождается из наив­ной спаянности с миром, превращается в сугубо внутреннюю сферу, и человек начинает отож­дествлять себя с ней, а мир вовне воспринимать как нечто чуждое, внешнее, противостоящее собственному «я».

Возникновение дуализма сфер внешнего и внутреннего часто сопровождается драматичными, пугающими родителей явлениями, по­скольку подросток проводит размежевание между собой и окружающим весьма радикаль­но, решительно сопротивляясь любым попыт­кам родителей или воспитателей проникнуть в свой внутренний мир. Но в то же время он пе­реживает и одиночество изолированного от мира «я».

Поэтому вполне естественно, что в этом возрасте нередко возникает сильная тяга к масс-медиа — своего рода подзорной трубе, сквозь которую можно с расстояния заглянуть в далекий мир, не поступаясь изолированнос­тью своей глубоко личной сферы.
Если до сих пор выбор подходящих программ и ограничение времени просмотра были задачей родителей, то теперь пора готовить подростка к такому обращению с телевизором, при кото­ром он отвечает за себя сам.

Такая подготовка состоит отнюдь не в том, чтобы родители в одно­часье отказались от педагогической ответствен­ности, полагая, будто им больше нечего беспоко­иться за своего отпрыска. Как раз в переходном возрасте важно внимательно сопровождать его на пути взросления, хорошо рассчитанными ме­рами помогая ему идти к самостоятельности. Лучшая отправная точка здесь — пробуждающие­ся в этом возрасте критическая способность и желание критиковать всё и вся, которые надолишь направить на подходящие объекты, чтобы дать им возможность потренироваться. Скажем, просматривая вместе с подростком по телевизо­ру новости или художественные фильмы, можно разбирать вместе с ним трюки, применяемые те­лережиссерами для создания определенных эф­фектов вставной рекламы, рассчитанных на подпороговые эмоции, или действие, какое ока­зывают на зрителя операторская работа и техни­ка монтажа, и т. п.

Чем больше такого рода на­блюдений сможет подсказать взрослый, тем лучше подросток поймет, как надо смотреть, — а это важнейшее условие подлинного умения раз­бираться в масс-медиа.

Если подросток все-таки успел окружить себя стеной пубертатной оппозиционности, то к нему уже не подступиться, диалог со взрослы­ми прерывается. Поэтому важно заблаговре­менно, т. е. пока противоречия еще не обостри­лись до предела, сделать явный поворот на сто восемьдесят градусов во всем стиле общения, имея в виду, что подростка не следует опекать в отношении телевидения, а надо путем разум­ных соглашений подталкивать его к все более ясному пониманию своей ответственности за себя. Подросток, возможно, будет весьма огорошен этим новым стилем, и в разрядившейся си­туации уже нетрудно вложить в руки «младше­го партнера» и кое-какие орудия, с помощью которых он сам придет и к критическому на­строю, и к компетентности.
Лишь в пятнадцати-, шестнадцатилетнем возрасте критическая способность разовьется настолько, что юноша или девушка сможет до­расти до самостоятельного отношения к масс-медиа, основанного на ответственности за себя. Хотя, разумеется, не стоит ожидать, что тогда он (или она) поведет себя совершенно рациональ­но или «благоразумно» в родительском пони­мании этих слов: подростки ищут экстремаль­ных переживаний, и очень может быть, что какое-то время они будут неумеренно глотать телепередачи вопреки благоразумию и всем уве­щеваниям. Но это не должно стать для родите­лей поводом считать себя несостоятельными воспитателями. Если детство человека было на­сыщено игрой и движением, музыкой и фанта­зией, внутренними образами и живыми впечат­лениями, родители могут положиться на то, что их сын или дочь найдут собственный путь. В конце концов, пятнадцать лет — далеко не последняя стадия развития!
 

5. Безъязыкое детство. Что губит и что спасает речь в век масс-медиа

Новый массовый феномен — функциональная неграмотность

Нынешнее индустриальное общество с его мировыми экономическими связями и сложны­ми структурами, находящимися в состоянии не­прерывной трансформации, делает ставку на лю­дей, доросших до его новых требований, делает ставку на рост и прогресс. Тем не менее оно все чаще сталкивается с явлениями упадка культуры, которые никак не желают вписываться в карти­ну неудержимого поступательного движения че­ловечества. Складывается сбивающая с толку, противоречивая ситуация: с одной стороны, ме­дийная и компьютерная техника идут вперед та­кими огромными шагами, что поговаривают уже о начале новой, постиндустриальной эпохи, когда основным сырьем будет уже не уголь, сталь и нефть, а информация. Дескать, уже возникает но­вая форма общества — открытое информацион­ное общество, где у всякого будет свободный до­ступ ко всем банкам данных в мире, а значит, и ко всем знаниям, накопленным человечеством. Но не успело еще это общество сделать первые шаги, как оказалось, что подорван самый фундамент, на котором оно по идее должно бы стоять.
Выяснилось, что начиная с 80-х годов все больше людей утрачивают способность воспри­нимать письменную информацию вообще, не говоря о том, чтобы осмысливать ее и пользо­ваться ею. И происходит это не в каких-нибудь странах третьего мира, а в высокоразвитых ин­дустриальных странах, которые будто бы ближе других подошли к «информационному обще­ству». И вот именно там неудержимо распрост­раняется новая форма неграмотности — чаще всего ее называют функциональной неграмот­ностью, или «постаналфавитностью», посколь­ку речь идет о людях, так и не овладевших чте­нием и письмом, хотя они учились в школе, или разучившихся это делать, закончив ее.
Каких масштабов достигло это явление, ста­ло ясно только в 1984 г., когда в США был опубликован отчет Комиссии по грамотности, со­гласно которому доля функционально негра­мотных составила 10% от численности всего населения, или 23 миллиона человек. Далее, в категорию «алитератов» были зачислены сен­сационные 44% населения США — это люди, которые читать умеют, но не читают или чита­ют лишь под давлением обстоятельств¹⁰³.

Что эта тенденция не обошла стороной и Германию, выяснилось уже в конце 70-х, когда после нефтяного кризиса на Рейне и в Руре дело дошло до массовых увольнений и на улице вне­запно оказались тысячи неквалифицированных рабочих. Тогда службам занятости пришлось констатировать, что этих людей нельзя ни обу­чить, ни переучить, потому что они не умеют читать и писать. И сегодня год за годом десятки тысяч молодых людей покидают школы без ат­тестата. Поэтому не удивительно, что в Федера­тивной Республике число функционально не­грамотных составляет четыре миллиона человек, т. е. 15% населения в возрасте старше пятнадцати лет¹⁰⁴. Некоторые исследователи даже подозревают, что при более точном под­счете цифры могут оказаться еще выше. Как бы то ни было, тенденция эта только усиливается.

В1994 г. американский литературовед Барри Сандерс опубликовал книгу «AisforOx»*. Ее главная тема — катастрофические социальные и культурные последствия «постаналфавитности», основная причиной которой, по его мнению, — растущее потребление электронных масс-медиа, и прежде всего телевидения. «Почти семьдесят миллионов американцев, — констатировал он, — не в состоянии расшифровать предупреждение на этикетках лекарственных препаратов или про­биться сквозь газетную статью. Большинство из них — отнюдь не черные, мексиканцы или им­мигранты. Это белые, коренные жители стра­ны»дустриальных странах, которые будто бы ближе других подошли к
Каких масштабов достигло это явление, ста­¹⁰³.

Что эта тенденция не обошла стороной и Германию, выяснилось уже в конце 70-х, когда после нефтяного кризиса на Рейне и в Руре дело дошло до массовых увольнений и на улице вне­¹⁰⁴. Некоторые исследователи даже подозревают, что при более точном под­

В1994 г. американский литературовед Барри Сандерс опубликовал книгу «¹⁰⁵. Семьдесят миллионов! Тогда это состав­ляло 28% населения США!
 

Разрыв в уровне знаний растет

В Европе эта тема вызвала кое-какое волне­ние, после того как в 1995 г. заключение Орга­низации по экономическому сотрудничеству и развитию (ОЭСР) подтвердило упомянутые опасения. В нем говорится, что именно в бога­тейших странах планеты более 20% населения владеют весьма ограниченным умением писать и считать¹⁰⁶.

Неслыханный резонанс вызвало в этой связи обстоятельство, что 1996 г. был на­зван «Европейским годом образования и повы­шения квалификации».
Исследование, проведенное под эгидой Международной Ассоциации по оценке школьной успеваемости (МШУ) в 1995 г., вы­явило, что в Германии в среднем 15% восьми­классников понимают прочитанный текст на уровне третьеклассников¹⁰⁷.

Прежде всего, как установили исследователи, читается все меньклассников понимают прочитанный текст на уровне третьеклассников¹⁰⁷.

Прежде всего, как установили исследователи, читается все мень­ше книг; во всех обследованных группах уме­ние читать непрерывно ухудшалось начиная с 1980 г.
В том же 1995 г. немецкий «Фонд чтения» опубликовал итоги сравнительных исследова­ний, проведенных в шестнадцати индустриаль­ных странах. Несмотря на региональные разли­чия, повсюду зафиксирована тенденция к так называемой «формуле одной трети»: по одной трети населения относятся или к любителям чтения, или к читающим от случая к случаю, или к не читающим вообще никогда¹⁰⁸.

Значит, надо исходить из того, что «процесс отхода (в среднем) доброй трети населения от чтения — обычное явление в странах ОЭСР», пишет Гельмут ван дер Лар¹⁰⁹. Стало быть, об обещанных равных шансах для всех не может быть и речи. Скорее, вырисовывается перспек, пишет Гельмут ван дер Лар¹⁰⁹. Стало быть, об обещанных равных шансах для всех не может быть и речи. Скорее, вырисовывается перспек­тива двухклассового общества, где будут, с од­ной стороны, интеллектуально нищие, опускаю­щиеся все ниже по социальной лестнице, а с другой — класс привилегированных, распола­гающих «ключевой квалификацией — умением читать»*, а тем самым — доступом к образова­нию и знанию, к умению обращаться с масс-ме­диа, к профессиональной карьере. Между теми и другими будет расти разрыв, уже давно обсуж­даемый в исследованиях на темы телевидения под рубрикой «растущий разрыв в знаниях» («increasingknowledgegap»)¹¹⁰.

По всей видимости, опирающееся на масс-медиа информационное общество своими руками подрывает фундамент, на котором хотело бы строиться. Достигнутый прогресс будет сведен на нет вызванным им же самим регрессом.
 

Речь немеет

Едва до внимания общественности успела дойти проблема растущей неграмотности, как уже обнаружилась дальнейшая, доселе немысли­мая деградация орудия культуры человечества: вслед за утратой большой частью населения письменного языка постепенно утрачивается и владение речью. Как ни жутко это звучит, но язык немеет...
«Дома ли, за обеденным столом, в дороге ли, в автомашине, — в немецких семьях или в том, что от них осталось, хранят упорное молчание. Употребляют разве что функциональные инст­рукции: «Не возвращайся так поздно!», «Брось это!», «Поторопись!» Бинарные ответы малы­шей: Да. Нет. Да. — Конец диалога. (...)
Человек усваивает язык в первую очередь от родителей. Но нынешние родители слишком заняты, они и сами пользуются речью нечасто, а нередко им и сказать-то друг другу нечего.

«Мои старики каждый вечер торчат перед ящи­ком. Он хлещет пиво, она хрупает соленые па­лочки». Тот, кто уже с младенчества оказался избалован и обездвижен нянькой-телевизором, будет молчать и взрослея. Так что ж, значит, масс-медиа все больше затыкают нам рот, рас­тят поколение немых зомби?

Где бы молодые люди ни развлекались, они обречены на молчание — в кино, на концертах под открытым небом, на дискотеке, за просмот­ром видеофильмов, перед телевизором или ком­пьютером. Их оглушают до бессознательного состояния, им внушают всякую всячину, но вот сказать что-нибудь самим — этого им нельзя, этого они не смеют»¹¹¹.

Так Иоахим Кучке описал новую ситуацию в 1993 г. О сходном положении дел говорит и Конрад Адам («Франкфуртер альгемайне цайтунг». 1993.18 июня):
«Уже некоторое время одна пожилая учи­тельница начинает уроки для первоклашек со странного упражнения. Она велит шестилетним ученикам встать, подойти к окну, открыть его, снова закрыть, вернуться на место и в немногих ясных словах рассказать, что они сделали. Ког­да некоторые родители удивленно и с легкимупреком осведомились о смысле этого упражне­ния, учительница сослалась на новые, необыч­ные исследования: дети с большим трудом по­нимают инструкции, выполняют их и дают отчет о сделанном. Тому, кто вырос в еще здоро­вых, т. е. теперь уже нетипичных условиях, не­возможно и представить себе, что в огромном количестве нынешних семей днями и неделями не произносится ни слова. Способность расска­зывать и слушать, взаимно выдвигать аргумен­ты и разумно решать в пользу того или иного постепенно исчезает, не говоря уж о таких арха­ичных формах речи, как песня, молитва и слова ободрения».
Тем временем проблема приняла такие мас­штабы, что в Великобритании пришлось прини­мать специальные аварийные программы для первоклассников. В 1996 г. пресса сообщала об этом следующее: «Дети дольше учатся говорить, если с ними редко разговаривают. Поэтому бри­танские дошкольники все чаще сталкиваются с проблемой отставания в развитии речи. Те­перь в 360 британских школах вводятся аварий­ные программы, рассчитанные на обучение по­ступивших в первый класс детей тому, как здороваться или спрашивать дорогу»¹¹².
 

Нарушения развития речи у дошкольников

Некоторое время назад группа специалис­тов — фониатров и педаудиологов, занимающих­ся нарушениями артикуляции, речи и слуха у де­тей, забила тревогу после того, как случилось следующее. Чтобы снабдить педиатров удобным инструментом для раннего распознавания нару­шений развития речи у детей в возрасте от трех с половиной до четырех лет, директор клиники нарушений коммуникативных способностей при Майнцском университете профессор Манфред Хайнеман разработал методику тестирования, практически опробованную и усовершенство­ванную в 1988—1992 гг. в ходе множества пилот­ных обследований¹¹³. Разработка таких мето­дов — будни науки. Но вот цифры, полученные с помощью нового метода, были какими угодно, только не будничными: уже в ходе первого пи­лотного обследования¹¹⁴ в одном из майнцских детских садов нарушения развития речи обнару­жились у 22% детей, а в ходе третьего обследова­ния в майнцских детских садах, относившихся к «социальным горячим точкам», — и все 34%.

В среднем у 25% детей выявлены нарушения развития речи, из которых половина квалифицирована как легкие и по четверти — как сред­ней тяжести и тяжелые; это казалось невероят­ным, потому что диахронные обследования 1976 и 1977 гг.¹¹⁵ выявили по тем же диагности­ческим критериям лишь 4%, что соответствова­ло уже известным показателям для Германии. Затем майнцские результаты были подвергнуты еще одной тщательной перепроверке, но все ос­талось как было: за добрых десять лет цифры выросли более чем на 20%. Диагноз поистине ужасающий.

Другие данные подтвердили этот результа 21% от общего числа¹¹⁷, подобные же значения для детишек из мегапо­лисов она разыскала в англоязычных работах 80-х годов¹¹⁸. Результаты Манфреда Хайнемана, полученные в 1996 г., нашли окончательное
подтверждение в обширном исследовании Йор-га Долетала и его коллег на материалах обсле­дований 1641 ребенка из детских садов города Бохума — у 25% из них обнаружились наруше­ния артикуляции, а у 43% — недостаточное понимание речи
 

Под угрозой все развитие ребенка

Меж тем было проведено множество других исследований. Английское Общество помощи детям с дефектами речи в 1996 г. сообщило, что уже каждый третий ребенок в Англии «заметно отстает в речевом развитии»¹²⁰. Проведенные в Болгарии в 1998 г. опросы показали, что от 21 до 27% дошкольников страдают расстройства­ми речи¹²¹. Объединение немецких логопедов на своей ежегодной конференции, проведенной в Аугсбурге в 1998 г. на тему «Расстройства речи и артикуляции у детей», констатировало, что проблемы с речью отмечаются у 15—30% всех детей дошкольного возраста¹²². Вероятно, в бли­жайшее время цепь сообщений с такими цифра­ми будет продолжена. Кстати, обнаружилось, что эта проблема не связана с определеннымисоциальными слоями или уровнем образова­ния; одинаково страдают дети профессоров и подсобных рабочих. Значит, причины надо ис­кать много глубже.

Насколько серьезно нарушения развития речи могут сказаться на всем дальнейшем раз­витии ребенка, выяснилось в ходе так называ­емых follow-up* обследованиях школьников второго—третьего классов (от восьми до девя­ти лет), у которых нарушения были диагности­рованы и лечение началось уже за четыре года до этого. Оказалось, что 52% из них по-пре­жнему страдают легкими расстройствами арти­куляции, 44 — отстают в развитии речи, 36 — сталкиваются с трудностями в овладении инст­рументарием культуры (прежде всего правопи­санием). У них была хуже развита и кратковре­менная память, и им с заметным трудом давалось построение фраз и обращение с други­ми речевыми структурами¹²³.

Для более глубокого понимания проблемы важно учесть сделанное учеными наблюдение, что нарушения развития речи у малышей проявляются, как правило, не изолированно, а в со­четании с целым рядом других дефицитов, прежде всего в сфере моторных и сенсорных способностей. Это говорит о том, что овладение речью у детей необходимо рассматривать на более широком фоне: дело идет о развитии не одной отдельно взятой способности, а о целом спектре процессов развития, лишь в своей сово­купности делающих ребенка способным ориен­тироваться в окружающем мире всеми органа­ми чувств и действовать в нем. Более подробно мы поговорим об этом ниже.
 

Двенадцать минут разговора в день

Тысячелетиями речь была для людей столь же естественной средой, как воздух, а дети овла­девали ею совершенно спонтанно, и это каза­лось природной способностью. Если бы кому-то взбрело в голову поучать родителей, что они должны говорить со своим ребенком не меньше такого-то времени, те сочли бы это шуткой, ин­струкцией типа «надо дышать». Но то, что не­когда само собой разумелось, сегодня уже не таково, и когда недавно одна из ведущих немецких больничных касс решила издать для роди­телей книгу под названием «Поговори со мной!», призванную побуждать их говорить с ребенком, она вовсе не шутила¹²⁴. Причина та­кого поступка очевидна: расходы на обучение каждого третьего или четвертого ребенка в спе­циальной школе для детей с нарушениями речи оказались бы непомерно высокими для страхо­вой больничной кассы, не говоря уж о том, что для обслуживания такого наплыва не хватило бы никаких специалистов. Поэтому все наблю­датели единодушны в мнении: необходима про­филактика!

А для этого надо знать, чем вызвано данное явление, и оказывается, что причин тут множе­ство. В интервью для прессы¹²⁵, а также в прило­жении к упомянутой книге специалисты, к при­меру фониатр Манфред Хайнеман и Тео Борбонус (руководитель школы для детей с на­рушениями речи в Вуппертале), настойчиво указывают, что рост нарушений развития речи следует связывать не столько с медицинскими факторами, сколько с изменившимися социо­культурными условиями, в которых растут ны­нешние дети. Нарушения слуха, вызванные ме­дицинскими  причинами,  конечно,  немноговозросли, считает Хайнеман, но все же главной причиной врачи единодушно называют расту­щее молчание в семьях.

У родителей «сегодня все меньше времени для детей: в среднем у матери для нормального разговора с ребенком остается лишь примерно двенадцать минут в день», сообщает Борбонус. «Высокая безработица, усилившееся давление конкуренции и рационализации, болезненные сбои систем социального страхования, — про­должает он, — все это делает человека более по­давленным, бессловесным, равнодушным». Учителя и родители, считает и Хайнеман, уже не справляются с внезапными социальными изме­нениями, со стрессами и конфликтами по пово­ду разводов, с неполными семьями и професси­ональными проблемами.
 

Телевидение наносит вред развитию речи

Но наиболее сильнодействующим факто­ром, наносящим вред развитию речи у детей, надо считать телевидение, поглощающее все больше времени и у родителей, и у детей. Чис­тое просмотровое время (которое не надо смешивать с много большим временем работы те­левизора) в 1964 г. составляло в среднем по ФРГ 70 минут в день, в 1980 г. для взрослых этот по­казатель поднялся до двух часов, а в 1998 г. до­полз до отметки (опять-таки для взрослых) 201 минута в день¹²⁶. Это равнозначно пример­но трем с половиной часам «радиомолчания» между родителями и ребенком.

И уж совсем невозможными оказываются семейные разговоры, если милых деток ода­ривают еще и собственным телевизором. Вы­нужденная изоляция заставляет их заметно увеличивать потребление телевидения, как сви­детельствуют статистические данные. У детей в возрасте от трех до тринадцати лет без соб­ственного телевизора просмотровое время со­ставляет 100 минут в день, тогда как у детей с собственным телевизором оно постоянно рас­тет. В 1999 г. уполномоченная радиостанции «Свободный Берлин» по работе с молодежью Инга Мор пришла к выводу: «Дети с собствен­ным телевизором каждый день смотрят переда­чи более трех с половиной часов»¹²⁷. (Заставля­ет задуматься ее примечание, что эти дети больше всего любят смотреть взрослые переда­чи в вечерних и ночных программах!)

Особенно ужасно, что в 1998 г. это касалось уже самых маленьких детишек (от трех до пяти лет), — таких, что смотрят телевизор от двух до четырех часов ежедневно, было 10,3%, а еще 2,4% смотрели передачи по четыре—шесть ча­сов и больше¹²⁸. Хайнеман замечает по этому поводу: «Но как раз эти дети, по нашим данным, смотрят дополнительно еще и видеофильмы и играют на карманной электронной игрушке или на компьютере»¹²⁹. Следовало бы добавить: и как раз у них возникают нарушения речи, кото­рые надо серьезно лечить.

А между тем ущерб развитию речи у детей наносит отнюдь не только молчание перед теле­экраном. Хайнеман подчеркивает, что в этом отношении телевизор с его «преобладанием ви­зуальной информации» и сам по себе неблаго­приятно сказывается на детях. «Даже детские передачи, — сетует он, — часто совершенно да­леки от действительности, а быстрые смены кадров не дают ребенку возможности как следу­ет проследить за ходом действия. Передачи не­редко построены стереотипно и потому никак не побуждают ребенка развивать собственную фантазию и творческие способности. К тому же именно у частных телевещателей доминируютбоевики и показы сцен насилия». Поэтому и речь детей в играх со сверстниками становится скудной — они ограничиваются восклицаниями наподобие тех, что встречаются в комиксах, бессвязными обрывками фраз и нелепыми ими­тациями шумов, сопровождая их роботоподоб­ными движениями.

Но телеэкран не только препятствует фор­мированию речи и артикуляции. Он блокирует и спонтанные, творческие игры и естественное движение, не давая детям стимулов, столь необ­ходимых им для формирования двигательных навыков и органов чувств. Нехватка многообра­зия варьирующихся раздражений, идущих от окружающего, может привести к дефициту в формировании функций головного мозга, пре­дупреждает Борбонус, а страдают при этом творческие способности, фантазия и интеллект. Основываясь на многолетнем педагогическом опыте, ученый констатирует, что из-за нехватки первичных стимулирующих раздражений у ны­нешних детей с все большим трудом формиру­ются функции для восприятия внутренних и внешних состояний — тепла, равновесия, дви­жения, обоняние, осязание и вкус. Этот дефицит только усугубляется недостатком в больших городах пригодных для игр площадок и стимули­рующих условий. Поэтому Борбонус призывает создать среду, стимулирующую развитие детей. «Человеческая теплота, игры и движение при этом обязательны», — гласит его вывод.
 

Фатальные последствия ложной модели мышления

Корни проблемы уходят, очевидно, гораздо глубже — в общий склад и условия существова­ния нашего времени, слишком глубоко, чтобы можно было говорить об одном изолированном патологическом явлении. Нарушения развития речи — лишь верхушка айсберга, т. е. комплекса причин, начинающих угрожать всей нашей культуре и цивилизации. Но причин опускать руки нет — ведь вина тут лежит на нас самих и нам же самим надо скорректировать неверное направление развития.
Для этого необходимы разнообразные уси­лия. И все же шансов на успех будет мало, если не удастся изменить что-то решающе важное в нас самих, в нашем складе мышления. Его главная отличительная черта — привычка рассматривать все, что относится к речи и ее слухо­вому восприятию, сквозь призму чисто техни­ческой модели отправителя и получателя, входа и выхода, будто дело идет об обмене информа­цией между двумя компьютерами.

Такой подход был и остается наиболее рас­пространенным в науке, не обошел он стороной даже комплексный процесс обучения малышей речи. Хотя в 60-е и 70-е годы часто указывали¹³⁰, что дети научаются речи не через пассивное ее восприятие, а интерактивно, многие исследова­тели упорно твердят: чтобы дети овладели речью, важно просто установить правильный input, «вход», со стороны окружающих, а уж лучше ра­дио и телевидения тут ничего не придумаешь — ведь никакой взрослый не может тягаться в абсо­лютной правильности речи со специально обу­ченным диктором, не говоря уже о множестве образовательных программ. Так вот, стало быть, телевидение, этот своего рода говорящий учеб­ник с картинками, и есть идеальное средство для обучения малышей, лучше всего способствующее развитию у них речи¹³¹.

В том, что такой подход не имеет ничего об­щего с фактами, общественность могла убедить­ся, когда английский логопед Салли Уорд обнародовала результаты своих десятилетних иссле­дований (1996). Она установила, что у 20% об­следованных детей в возрасте девяти месяцев уже обнаруживается запаздывание физического развития, если родители пользовались телеви­зором как нянькой¹³². Если дети продолжали смотреть телевизор, большинство из них к трем годам отставали в своем развитии уже на целый год, т. е. говорили как двухлетние, а тем самым под угрозой оказывалось все их дальнейшее развитие. А вот если родители, проявив наконец благоразумие, вместо телевизора начинали пользоваться прямыми речевыми контактами с ребенком, девятимесячный малыш мог навер­стать упущенное уже за четыре месяца, лекар­ством же было не что иное, как слова, живые слова родителей!

В 1990 г. некоторые ученые еще полагали, будто план обучать детей первого года жизни языку исключительно через электронные масс-медиа, чтобы посмотреть, овладеют ли они ре­чью таким путем, — это «жестокий мысленный эксперимент»¹³³. Тем временем мысленный экс­перимент превратился в жестокую реальность, которая учит: речь из динамиков не делает того, чту делает речь взрослых в прямых контактахс детьми. Даже когда из аппарата звучат те же са­мые слова, ребенок, постоянно слышащий толь­ко их, оказывается отброшен в своем развитии назад, потому что при этом блокируется форми­рование необходимых для речевой деятельности структур мозга. А вот звуча из уст матери, они же так сильно продвигают малыша вперед, что он даже способен наверстать упущенное.

Значит, исследователи должны поставить вопрос: чем речь из динамиков отличается от живой речи? Ведь с точки зрения физической разницы как будто бы нет. Но почему же тогда технически опосредованная речь не дает сло­житься функциям мозга у детей, тогда как ее оригинал эти функции поддерживает?
 

Речь — вовсе не такси

Языкознание привыкло видеть в человечес­ком языке всего лишь транспортное средство, с помощью которого информация от «отправи­теля» поступает к «получателю»*. Но этот подход, развитый еще в XIXстолетии, чреват дале­ко идущим выводом: если дело только в том, чтобы «транспортировать» содержание, то у живой речи нет собственного, особенного смысла, ведь информация может дойти до адре­сата и через других посредников — письмо, знак, образ, жест. Каким из них воспользоваться, ин­формации столь же безразлично, как безразлич­но пассажиру, на такси какой марки — «дайм-лер», «вольво» или «форд» — ехать на вокзал. Но ребенку совсем не безразлично, через какого посредника входить в мир языка. Ведь свою человеческую сущность — в самом фунда­ментальном смысле слова — он сможет когда-нибудь добыть, лишь если вступил в контакт с человеческой сущностью родителей через жи­вую родительскую речь. При этом дело не столько в передаче информации, сколько в со­всем иной, гораздо более значимой деятельнос­ти. Прежде чем малыш научится произносить хотя бы одно крошечное предложение, он дол­жен в совершенстве овладеть координацией бо­лее сотни мускулов, участвующих в артикуля­ции, а это в высшей степени сложный процесс. По уровню сложности с ним не сравнится ни одно другое движение, какому способен научиться человек¹³⁴.

И этот процесс, в свою оче­редь, — лишь часть той длящейся не один год борьбы за овладение функциями своего тела, которую ведет ребенок. С первого дня жизни он с невероятной энергией тренирует различные двигательные функции и их взаимодействие, начиная с движения глаз и рук через умение держать голову, стоять и ходить и вплоть до ов­ладения тонкой моторикой кистей рук и паль­цев. Артикуляция звуков речи — словно зрелый плод на дереве, выросшем из деятельности это­го «двигательного человека», работающего над мускулатурой всего тела.

Насколько тесно в первые годы жизни мото­рика речепроизнесения связана с общей мотори­кой тела, выявилось, к примеру, в ходе обследо­вания дошкольников с нарушениями речи (Массингер, Никиш, 1996). Оказалось, что у 70% детей они сопровождались дополнительными нарушениями как тонкой, так и общей мотори­ки¹³⁵. В более ранних обследованиях было выяв­лено от 60 до 70%. Нарушения развития речи сказывались в том числе на движении глаз¹³⁶.

Но если двигательные способности как сле­дует не развились, то недоразвитыми останутся и сенсорные способности. Это уже доказано относительно зрительного восприятия (наруше­ния у 85% детей)¹³⁷, и прежде всего относитель­но осязания: дети без нарушений речи в возрас­те от трех до шести лет в тестах Кизе-Химмель показывали заметно лучшие результаты в так­тильном восприятии, чем дети того же возраста с нарушениями речи¹³⁸. При повторных тестах второго уровня эти последние все еще не могли справиться с комплексными тактильными вос­приятиями¹³⁹. Стало быть, похоже на то, что формирование тактильного восприятия — предпосылка, необходимая, чтобы дети овладе­вали речью
 

Речь — это искусство движения

Возбуждение звуковых волн и перенос ин­формации так же мало характеризуют звучащее, живое слово, как анализ частот — ощущения, оставшиеся от прослушивания концерта в зале. За звуками речи стоят не колебания голосовых связок, а бессознательный искусный «постанов­щик движения», с большим тщанием настраи­вавший свой физический, голосовой инстру­мент, покуда не оказался в состоянии словноиграючи извлекать из потока воздуха бесчис­ленные звуки и оттенки речи.
Если бы мы могли воспринимать эту бессозна­тельную деятельность глазами, то увидели бы, что в ее ходе беспрестанно созидаются пластические формы: получается это примерно так же, как у ва­ятеля, обрабатывающего дерево или камень, — разве что тут речь идет о мягкой, подвижной мус­кулатуре, порождающей все новые формы звука. Чтобы артикулировать звук, отнюдь не достаточ­но направлять поток выдыхаемого воздуха через гортань, выпуская его изо рта в виде звука. На са­мом деле этот поток на своем пути через трахею, глотку и рот должен пройти сквозь рельефно вы­лепленную полость, похожую на русло реки, — ее форма с быстротой молнии меняется движением мускулатуры нёба, язычка, языка, челюстей и губ в зависимости от того, какой звук требуется про­изнести. И вот, когда поток воздуха выходит на­конец через губы, он не только звучит, но и несет с собой — в силу каждый раз особенной формы пройденного им «речного ложа» — соответствую­щую особенную тенденцию формы, которую и придает окружающему рот воздуху. Так рельеф внутренней мускулатуры порождает пластичес­кие формы внешнего воздуха.

Первым на эти незримые, порождаемые ре­чью воздушные формы указал в 1924 г. Рудольф Штайнер¹⁴¹. Его замечание, что сделать их зри­мыми безусловно возможно, пользуясь соответ­ствующими средствами, в 1962 г. было реализо­вано дрезденской учительницей Иоганной Цинке. Десятилетиями изучая эту тему, она смогла показать, что каждый звук речи и впрямь порождает перед ртом особенную, характерную только для него воздушную форму, причем яв­ление это закономерно воспроизводится. Чтобы зримо отобразить отдельные формы и зафикси­ровать их с помощью фотоаппарата, Цинке по­началу использовала явление естественной кон­денсации пара при температурах ниже нуля. Но намного эффективнее оказался другой метод — перед произнесением какого-либо звука нужно было вдохнуть немного табачного дыма. Тогда возникающая воздушная форма оказывается насыщенной частицами дыма, и ее без труда можно видеть при комнатной температуре. 

Стало быть, речь — в самую первую очередь формосозидающий процесс. В его ходе склады­ваются динамические образования, которые ча­стично в течение секунд остаются в воздухе, пос­ле того как соответствующие звуковые волны уже исчезли. Но одновременно и все тело говоря­щего при каждом звуке речи производит опреде­ленные, недоступные невооруженному глазу движения. Выявить эти движения помогла еще совсем молодая наука кинезика: исследователи снимали говорящих высокоскоростной камерой (30 и 48 кадров в секунду), а затем подвергали отдельные кадры микроанализу. Оказалось, что эти микродвижения протекают абсолютно син­хронно с актом произнесения, затрагивая всю мускулатуру тела с головы до ног¹⁴³.
 

Слушатель пляшет один танец с говорящим

Специалисты по кинезике с изумлением об­наружили, что слушатель, со своей стороны, от­вечает на выслушанное точно такими же микро-движениями, какие бессознательно производит говорящий, и точно так же — с головы до ног, но с минимальным запаздыванием в 40—50 мил­лисекунд. Сознательная реакция при этом, есте­ственно, исключена. Открыватель этого явле­ния Уильям Кондон описывает поразительную синхронность движений говорящего и слушаю­щего следующими словами: «Выглядит это так, будто все тело слушающего точно и пластично сопровождает речь говорящего плясом»¹⁴⁴.

Хотя физически связи между этими процес­сами установить невозможно, кажется, будто говорящий и слушающий ритмично движутся в ка­кой-то общей среде. Причем, как показали про­верочные тесты, это относится исключительно к звукам речи, но никак не к шумам или бессвяз­ным звукам. А речь опять-таки может быть на каком угодно языке: Кондон выяснил, что двух­дневный младенец реагирует и на китайскую речь, и на английскую точно теми же микродви­жениями, какие производит говорящий¹⁴⁵.
Отсюда становится понятно, что слышимая речь первым делом воздействует на бессозна­тельного «постановщика движения», о котором говорилось выше. Он, словно танцор, всем те­лом встраивается в актуальный пластический поток движения, каким является речь, и притом сразу, без предварительной сознательной реги­страции, переживания и обработки звука. Зазор в 0,04 секунды не оставляет никакой возможно­сти для размышлений, а уж тем более — для эмоциональной реакции.
 

Звуки речи пронизывают всего человека

Все это происходит на самом глубоком, наи­более элементарном уровне речи, там, где она —
чистое движение. Движение порождает все, что составляет речь. Она по самой своей сути призва­на размягчать даже самое жесткое и застывшее слово — к примеру, угол или край, — превращая его в текучий процесс движений мускулов и зву­ковых воздушных форм, переходящий от К к Р, от Р к А, от А к Й в постоянной трансформации. Этот двигательный процесс, исходя от говоряще­го, переходит на мускулы и конечности слушаю­щего — и вот они охвачены им же. Слышит в бук­вальном смысле слова человек целиком. Даже язычок слушающего постоянно воспроизводит то, что говорит или поет другой.

Но все это — лишь первый этап в процессе слу­шания. На следующем этапе движение переходит от чисто мускульной активности на ритмическую деятельность сердца и легких. Тут оно, как всякий рассказчик может видеть на своих слушателях, производит напряжение и расслабление, ускоре­ние и замедление естественных ритмов, и теперь эти легкие отклонения охватывают и душу слуша­теля, вызывая в ней живой отклик. Телесное дви­жение преобразуется в движение души, и из обла­сти бессознательных переживаний, похожих на глубокое сновидение, мы переходим в область по­луосознанных, грёзоподобных эмоций.

Лишь на третьем этапе это движение дости­гает полюса нервной чувствительности голов­ного мозга, где вновь преобразуется — на этот раз в движение умственное, ясно осознаваемое как понятие или представление. Здесь, в сфере понятий, «к-р-а-й» являет собой нечто твердое, застывшее, тогда как на уровне телесного про­цесса звукоизвлечения это было чистое движе­ние, а на душевном уровне — подвижное ощуще­ние. Стало быть, речь пронизывает собой всего человека, причем снизу вверх, а не наоборот.

Овладение речью и формирование мозга

Эти ступени, на которых реализуется слуша­ние, в миниатюре (снизу вверх) отображают путь, который в полном масштабе должен пройти ребенок, овладевающий речью. И здесь от­правную точку следует искать не в холодном ре­гистрирующем уме, а в целиком бессознатель­ной, импульсивной двигательной активности тела. Но протекает она одновременно с речевыми движениями тела говорящего, и тут нам придет­ся подправить расхожее представление о детях как подражателях: речь идет не о подражании, а, с позволения сказать, о совыражении. Приве­денный выше пример с американским младен­цем, движения тела которого были синхронны со звуками и китайской, и английской речи, демон­стрирует, как протекает этот процесс на самом деле. Ребенок отнюдь не лежит колодой, вслуши­ваясь в звуки речи, чтобы затем попытаться сде­лать нечто подобное собственными двигатель­ными усилиями. Напротив, он с первого же мгновения бессознательно всей своей телеснос­тью встраивается в движения, производимые звуками, он «выплясывает» поток речи вместе с говорящим со всей точностью и закономернос­тью, не привнося туда ничего своего. Уильям Кондон точно выразил это в названии своего ис­следовательского отчета:

«NeonateMovementisSynchronizedwithAdultSpeech» («Движение но­ворожденного (протекает) синхронно с речьювзрослого»). Это еще не имеет ничего общего с эмоциями и мышлением, а представляет собой чистую деятельность, формообразующее движе­ние. Из этого-то движения ребенок строит позже свою речь.

При всем при том весь этот процесс окутан густой мглой, которую нам надо постепенно рас­сеивать, если мы хотим правильно помогать развитию речи у детей. Ведь, научаясь воспро­изводить формы звуков, ребенок одновременно развивает свой мозг, формирует его. В это вре­мя закладываются основы всего интеллекта, и взрослые вносят в это дело решающий вклад: ведаем мы о том или нет, любым произнесен­ным словом мы воздействуем на физический организм ребенка, а тем самым влияем и на фор­мирование его душевных и умственных способ­ностей, какими они сложатся в последующей жизни. Понимает ли кто-нибудь, какую ответ­ственность берет на себя, разговаривая с ребен­ком или даже просто в его присутствии?
 

Ущербность динамиков

Подобную ответственность нельзя перекла­дывать ни на какие динамики. Вообще, динамики в смысле задачи, решаемой в первые годы жизни, — вещь безнадежно ущербная. Их зву­кам не хватает как раз того, от чего зависит раз­витие речи: живого присутствия человека с его адресованной конкретному слушателю (в дан­ном случае — ребенку) речью. Эта адресная речь способна, зарождаясь в бессознательных глуби­нах тела говорящего, придавать мускулатуре определенные двигательные формы, произво­дящие звуки речи, которые из пронизанного теплом и влажностью дыхания лепят в окружа­ющем воздухе подвижные образования. Тут ра­ботает формообразующая воля, пробуждающая в ребенке ответную волю формировать звуки. Ведь только воля воспламеняет волю, только живое присутствие «я» пробуждает «я» в ребен­ке, подводя его к активному овладению инстру­ментами речи и к их выправлению до полной функциональной пригодности. То, что языко­знание обозначает сухим словом «интеракция» (взаимодействие), предстает духовным событи­ем, совершающимся между «я» и «я», во взаим­ном обмене волевой деятельностью, — энерги­ей, которой духовное начало (и у взрослого, и у ребенка) пронизывает всего человека сверху вниз вплоть до физических процессов.

Этого измерения динамики лишены начис­то. Они не способны лепить воздушные звуко­вые формы. Они производят не более чем звуко­вые волны, механические колебания картонных мембран, ни к кому не обращенных и ни от кого не ожидающих ответа. Дети, правда, и на такие звуки реагируют микродвижениями тела, но их воля к построению звуков остается при этом бе­зучастной. Ни о каком сколько-нибудь замет­ном вкладе в развитие речи тут говорить вовсе не приходится, в чем не оставляют и тени со­мнения данные Салли Уорд. Динамики страда­ют и всегда страдали аутизмом*, ничего не даю­щим развитию детей.
 

Музыкальность речи — родная стихия ребенка

Речь живет общностью. Если один говорит, а другой слушает, оба они, как выяснила кинезика, оказываются в общей сфере движения и текучих форм, охватывающей и омывающей их, словно некое формообразующее море¹⁴⁶. Причем в эту общую сферу входит не только слово как таковое, но и все, что можно назвать музыкой речи: мелодика фразы и ударение, тембр и интонация, ритмические структуры, высота тона и нюансировка голоса, громкость, темп — элементы речи, воздействующие на ма­лышей гораздо сильнее, чем содержание ска­занного.

Всюду, где одновременно поют, играют, говорят и движутся, дети чувствуют себя в сво­ей стихии и совсем неспроста стремятся вновь и вновь повторять свои песенки и стишки, куплеты и хороводы. Ведь главное для них не в информации, выраженной понятиями, — ее достаточно сообщить один раз, — а в разыгры­вающейся в потоке времени, формирующей и образующей силе, присущей музыке слов, в со­звучии с которой формируется их организм. Чтобы крепло тело, в определенном ритме дол­жны следовать друг за другом приемы пищи и питья — но точно так же «речевое тело» ребен­ка живет в стихии ритмического повтора. Дети и сами подчас выдумывают композиции зву­ков, выражающие одну только музыку речи дарадость ритмического повтора, и больше ниче­го. Вот эта считалка — чистейший тому пример:
 
Enne denne dubbe denne
Dubbe denne dalia
Ebbe bebbe bembio
Bio bio buff!
 
Можно мечтательно погрузиться в звуко­вую ворожбу этого стишка, не отягощенного ни­какой понятийной информацией, приятно рас­кинувшись на неизменном несущем ритме каждого слова, пока наконец не наступит вне­запное пробуждение: вот он — тот, кого надо искать или «салить».

Кто хочет делать детям добро, должен созна­тельно побуждать их к таким языковым и дви­гательным играм, какие в прежние времена воз­никали сами собой. А выбирая для детей  книжки, надо судить о ценности текстов не столько по их содержательному качеству, сколько по музыкально-ритмическому качеству язы­ка, по образной выразительности слов, по бога­той ритмической композиции фраз. Ведь это и есть подлинный хлеб, которым живут дети. Мо­жет быть, взрослому придется и самому стать чуточку ребенком, чтобы проникнуться музы­кальным качеством поэтически изваянной речи и прочувствовать ее оздоровительную, созида­тельную энергию всем своим телом. Вот тогда-то он и узнает, что значит окунуться в сферу тво­рящих и формообразующих жизненных сил, где ребенок по самой своей природе — в родной стихии.
 

Образные выражения — сила, формирующая душу

Но эти жизненные силы, следуя первичному закону всякого развития, преображаются в не­что более высокое. Как только их работа над физической организацией тела завершена, а важнейшие функции сложились, прямо-таки магическое действие речи на детское тело посте­пенно замирает, и отныне речь созидательно и формообразовательно воздействует на сферуфантазии и творческого воображения. Как от­дельный звук охотно предоставляет себя слову и в каком-то смысле заслоняется им, так и фор­мирующая тело энергия звука начиная с третье-го-четвертого года жизни уступает место пе­реживанию образа, словно по волшебству являющегося из словесных звукосочетаний. Энергия звука, вероятно, продолжает действо­вать где-то в глубинах — об этом говорит неиз­менное удовольствие, какое дети вплоть до пер­вого школьного года извлекают из ритмов и основанных на созвучиях шутках, из звуков речи и музыки слов. Но на передний план все больше выходит образ, переживаемый благода­ря сочетаниям звуков. И этот образ наливается для ребенка жизнью тем полнее, чем четче прочерчивают его сами рисующие звуки. Вот две наглядные иллюстрации сказанного.

В сказке «Бременские музыканты» Осел спрашивает бегущего впереди Пса: «Ты чего так пыхтишь, Полкан?» Пусть даже ребенок никог­да еще не слышал слова «пыхтеть» — он сразу поймет его по звуковому рисунку, словно увидав перед собой свесившего язык набок и жадно глотающего воздух Пса. Да и острые зубы, вы­ставленные при этом на обозрение, станут для него почти осязаемым образом благодаря слову «Полкан», в звуках П и К которого отчетливо слышно, как собака щелкает острыми зубами. Тут звуки прорисовывают в душе ребенка впол­не конкретные, словно чувственно осязаемые образы. А возможности языка назвать по имени каждую вещь, каждое создание столь же богаты, как и чувственный мир. И вот Осел говорит с Котом, у которого очень жалкий вид, совсем иначе, нежели с Псом. Он здоровается с Котом так: «Что у тебя не заладилось, старый зализа?» Можно ли удачней описать сибаритско-изящ-ного кота, который, полизав бархатную лапку, трет ею усы, чем вереницей согласных слова «зализа», привлекающих внимание ребенка к губам и языку? Из этих звуков складывается образ, столь восхитительный для детишек.

Но природа таких образов-картин — и взрослым необычайно важно знать об этом — совершенно иная, чем у экранных образов теле­видения: заранее заготовленные телеобразы обстреливают сетчатку глаз извне, а внутренние картины созидаются самим ребенком с помощью формообразующих сил души, потому что представляют собой активную, творческую дея­тельность. Изготовленный техническими сред­ствами, навязываемый извне образ парализует внутренние силы ребенка, которые и творя, в звуках П и К которого отчетливо слышно, как собака щелкает острыми зубами. Тут звуки прорисовывают в душе ребенка вполт об­разы, а с ними вместе — львиную долю потенци­ала его умственного и душевного развития. Ведь способности становятся его прочным достояни­ем только благодаря интенсивной собственной активности.
 

Еще одно измерение слов — «унтертон»

Если для самого начала жизни необычайно важно, чтобы речь формировала телесные орга­ны, то для всей будущей жизни ребенка столь же важно формирование душевных органов — фан­тазии и творческого воображения. А вот подхо­дящей для этого среды дети почти полностью лишены — звучащая сегодня повсюду речь в высшей степени абстрактна, чего мы попрос­ту не замечаем. Поэтому очень важным вкладом в здоровое развитие ребенка может стать созна­тельное употребление взрослыми образно-кон­кретной речи. Такую речь взрослые могут выработать сами, там и сям выуживая слухом обра­зы, незаметно для нас дремлющие в каждом слове¹⁴⁷.

Зачастую достаточно небольшого умственно­го усилия, чтобы заметить их, — и тогда внезап­но начинаешь соображать, до тебя доходит, ста­новится прозрачным и тебя озаряет, что, скажем, слово «стоеросовый» подразумевает «стоя» и «расти». Правда, многие такие образы так затер­лись, что их уже и не расслышать, несмотря на все усилия. Тогда поможет этимологический сло­варь, раскрывающий происхождение и изна­чальное значение слов. Право, при случае стоит туда заглянуть. Можете ли вы, к примеру, ска­зать, какой образ скрыт в слове «здоровый»? Языкознание говорит, что его исходные значе­ния связаны с древними корнями «съ» (хоро­ший) и «дорво» (дерево) и, значит, выражают смысл «из хорошего дерева». Это слово род­ственно немецкому «kemgesund» (здоровый как бык, от «Kern» — сердцевина, ядро) и латинско­му «robur» (древесина дуба). Теперь скрытый в слове образ ясен и без ученых дефиниций!

Правда, иногда заставляют поломать голову и этимологические словари. Когда вы справляе­тесь там, скажем, об изначальной образной основе слова «истина», то узнаёте сразу три вещи, по­скольку ученые еще не пришли к единому мне­нию. Во-первых, его связывают с «есть»: значит, «истина» — это то, что «есть» на самом деле. Во-вторых, ему родственно значение, выраженное словом «ясный» (пылающий, блистающий): зна­чит, «истинный» — «ясный как день». Наконец, предполагают родство с древним местоимением, означающим «тот же самый»: значит, «истин­ный» — такой, который всегда остается тем же самым, не меняется, не лжет.

Подобным образом дело обстоит с глаголом «превращаться» (разные формы его основы — ворочать, воротить, вертеть). Оно родственно латинскому vertereи означает «поворачивать, обращать, вертеть, переворачивать». Но что об­щего у превращения с переворачиванием? За­гадка будет решена, когда мы узнаем, что по-латыни vertereможет означать еще и «пахать плугом»: пахарь «переворачивает» плугом пла­сты земли, чтобы подготовить ее к новому севу. А значит, он обращает дотоле незримую «под­почву» лицом к свету и наоборот — зримую до­толе поверхность лицом к тьме, незримости. Точно так же однолетнее растение по весне «об­ращается» от незримости к зримости, а осенью — назад к незримости: оно превращается, становится.

Совершая время от времени такие экскурсии в область истории слов, взрослые приучатся улавливать в них конкретное, а тогда и речь их станет вскоре конкретной, задушевной, насы­щенной образами. И чем яснее для них, каковы на «вкус» жизненные соки слов, тем питатель­нее будет их речь для детских душ. Слова будут звучать совершенно так же, как прежде, но в них, по выражению Рудольфа Штайнера, за­вибрирует «унтертон», идущий прямо в душу и творящий новую, более интимную общность детей и взрослых.

Отношение к речи, к языку вообще совер­шенно изменяется, когда ребенок переходит в пубертатный возраст. Подросток выхватывает из языка понятийные структуры, логические закономерности и начинает ловко ими жонглировать.

Он поворачивается спиной к речи как звуковому потоку и входит в сферу чистого мышления, туда, где математики, говорящие на любом языке, приходят к однозначным и окон­чательным результатам. Но это уже другая тема, рассматривать которую тут не место¹⁴⁸.
 

В начале — Слово

Наше рассмотрение показало, сколь необы­чайно важно воздействие творческого, формосозидающего слова на все аспекты жизни детей. Оно помогает сложиться телесным и душевным органам малыша, оформляет его душевные силы и словно вдыхает в них жизнь, подготав­ливает к самостоятельности его ум при перехо­де к пубертатному возрасту. Без слова человек никогда не становится человеком, без него не­возможно становление, развитие. «В начале было Слово»: теперь, перед лицом разразив­шейся катастрофы языка, мы начинаем заново открывать для себя глубокий смысл этих древ­них, библейских слов.

Слова «Wort» (нем. «слово») и «werden» (нем. «становиться») неспроста восходят к од-ному и тому же корню. Ведь в творческом слове всегда скрыта энергия становления — в смысле разъясненного выше «обращения» (wenden): то, что у говорящего живет в мыслях и пережива­ниях, речь «преобращает» (преобразует) вовне в слышимые звуки, доходящие через воздух до слушателя. А в нем акустические явления — зву­ковые волны, в свой черед, «преобращаются» во внутренне воспринимаемые мысли и пережива­ния. Слово обращает сверхчувственное в чув­ственное, а чувственное — в сверхчувственное.
Но эта исконная сила речи не действует, если ее прогоняют через машины. Ей нужен человек, который превратит себя в посредника слова. Лишь тогда она сможет препроводить «я» ре­бенка из миров сверхчувственных в чувствен­ный мир, лишь тогда она сможет высвободить из чувственного мира сверхчувственные силы, необходимые ребенку для установления связи между душой и умом, с одной стороны, и те­лом — с другой.

У взрослого есть возможность поставить себя на службу созидательному, строительному и формообразующему вселенскому Слову. Но тогда он не должен забывать: хотя слова произ­носит он сам, хотя без него они не могли бы воздействовать на ребенка, но их энергия идет не от него. Его самого человеком сделало Слово — а он лишь передает энергию Слова ребенку, стре­мящемуся стать человеком.
 
Примечания
FrankfurterAllgemeineZeitungот 23.11.1999, с. 70, и FrankfurterRundschauот 30.11.1999, местный обзор, с. 3. Шпигель. № 51.1994. С. 97. B«zze// Ketf/г. The Children of Cyclops. The Influ­ence of Television Viewing on the Developing Hu­man Brain. Published by The Association of Waldorf Schools of North America. FairOaks1998. P. 52. Баззл своей книгой хотя бы отчасти заполнил эту лакуну для англоязычных стран. Zajonc Arthur. Die gemeinsame Geschichte von Licht und Bewusstsein. Reinbek bei Hamburg 1994. S. 13ff.
Griisser O.J., Griisser-Cornehls U. Gesichtssinn und Okulomotorik. In: Schmidt Robert F., Thews Ger­hard. Physiologie des Menschen. Berlin, Heidel­berg, New York etc. 271997. S. 278ff.
7  Приводитсяпокниге: Yarbus Alfred L. Eye Mo­vements and Vision (пер. срусского). New York 1967. P. 180.
8 Griisser O.J., Griisser-Cornehls U. Gesichtssinn. In: Schmidt Robert F., Thews Gerhard. Physiologie des Menschen (см. выше). 231987. S. 252.
9   Yarbus Alfred L. Op. cit. Гл. 7. С. Шелл.
юZangemeister W. H., Sherman K., Stark L. Evidence for a Global Scanpath Strategy in Viewing Abstract Compared with Realistic Images//Neuro-psychologia. Vol. 33, № 8,1995. P. 1009-1025.
иLimann O. Fernsehtechnik ohne Ballast. Mtinchen 111976. S. 106.
12 To, что здесь сказано о парализующем глаза воз­действии электронных образов, в строгом смыс­ле слова относится прежде всего только к тради­ционным электронно-лучевым трубкам, в том числе — компьютерных мониторов, поскольку в них частота обновления изображения соответ­ствует принятым для телеприемников. Повыше­ние частоты обновления до, к примеру, 100 Гц в принципе ничего не меняет. Правда, при рабо­те над текстом и графикой проблема не столь остра, ведь тут речь идет главным образом о не­подвижных изображениях. Тем не менее опыт показывает, что негативное воздействие на гла­за традиционных компьютерных мониторов го­раздо сильнее, чем новых плоскоэкранных мо­ниторов, работающих на жидких кристаллах(ЖК, LCD) или подобных технологиях. Ведь жидкий кристалл, если уж он включен, не гаснет, а продолжает светиться с постоянной интенсив­ностью любое время, пока в изображении или в части изображения ничего не изменилось. На­сколько мне известно, до сих пор не существует никаких исследований, посвященных деталям движения глаз при работе с такими изображени­ями, точно так же как и физиологии зрения при просмотре кинолент — ведь тут, в противопо­ложность телевидению, на экран всегда проеци­руются полносоставные кадры, правда, регуляр­но чередующиеся (незаметными для глаз) «темными» паузами («мигающие»).
13  Crown Peter, Featherman Gregg et al. Electro-encephalographic and Electrooculographic Corre­lates of Television Viewing. Final Technical Report. National Science Foundation, Student-Originated Studies, Grant No. SPI78-03698. HampshireCollege, Amherst(Mass.). March1979, p. 20 и табл. З. Авторы сравнивают измеряемое при телепросмотре число саккад не с их числом при деятельности глаз в природной среде, а при чте­нии журнала «Тайм», но все равно приходят к сходным соотношениям: от 5 до 7 саккад за 20 секунд телепросмотра против 40—55 при чтении. Это означает снижение активности глаз примерно на 90%.
14    Buzzell. Op. cit., p. 81.
15  По: Buzzell. Op. cit., p. 95. Crownи др. усаживали испытуемых так, чтобы телеэкран занимал 11,4 градуса их горизонтального поля зрения (с. 13). Этосоответствуетегосокращениюна94%.
16  Krugman  Herbert E.   Electroencephalographic Aspects of Low Involvement//American Associa­tion of Public Opinion Research. New York 1970.
17    Scheurle  Hans Jurgen.   Information  und  Be-wuBtseinshelligkeit  —  Was kann die neuro-physiologische Forschung zur Untersuchung des Fernsehens beitragen?//Das Problem von Wahr-nehmung und BewuBtsein auf dem Hintergrund der Medien- und Hirnforschung. Medienkritische Reihe. Hg. von Heinz Buddemeier. Band 1. Bremen 1998. S. 114.
18 На сходство телепросмотра с трансом уже в 1979 г. на основе измерений ЭЭГ указала суп­ружеская пара австралийских исследователей Ф. и М. Эмери (EmeryFredandMerrelyn. A Choice of Futures. Leiden 1976). См. такжеподробнуюрецензию: ManderJerry. Schafft das Fernsehen ab! Eine Streitschrift gegen das Leben aus zweiter Hand. ReinbekbeiHamburg1979 (оригинальное американское издание: NewYork1978). S. 196ff.
19 Mulholland Thomas B. The Concept of Attention and the Electroencephalographic Alpha Rhythm// Attention in Neurophysiology. London1969. См. также: Scheurle. Op. cit., S. 121ff.
20 Поэтому можно вместе с американскими иссле­дователями назвать телепросмотр особым слу­чаем сна наяву («daydreaming») — на ЭЭГ в этом случае обнаруживаются совершенно те же изменения (KubeyRobert, CsikszentmihalyiMihaly. Television and the Quality of Life: How Viewing Shapes Everyday Experience. Hillsdale (New Jersey) 1990. P. 101).
21 См.: Scheurle. Op. cit., S. 162ff. Другая литерату­ра о параллелизме телевидения и гипноза при­водится в цитированной книге Kubeyи Csiks­zentmihalyi(р. 102).
22 См.: Klesges Robert С, Shelton Mary L, Klesges Lisa M. Effects of Television on Metabolic Rate: Potential Implications For Childhood Obesity// Pediatrics. Vol. 91. Nr. 2.1993. P. 281-286.
23 Bodanis David. The Secret Family. Twenty-four Hours inside the Mysterious World of our Minds and Bodies. New York 1997. P. 107.
24 Buzzell. Op. cit., p. 85ff.
25 Неверла(см.: Neverla Irene. Fernseh-Zeit. Zu-schauer zwischen Zeitkalkbl und Zeitvertreib. EineUntersuchungzurFernsehnutzung. Munchen1992) сообщает об исследованиях, установив­ших частоту смены кадров для телефильмов примерно в 6—8 секунд, для дневных программ 2—5 секунд, для видеоклипов в среднем 2,2 се­кунды (S. 69ff). Буддемайер(Buddemeier Heinz. Leben in ktinstlichen Welten. Cyberspace, Video-
clips und das tflgliche Fernsehen. Stuttgart1993) при перепроверке установил в 1992 г. для одной дневной программы значение 2 — максимум 8 секунд, а среднее значение для всех катего­рий — 4,3 секунды.
26     Дьюк-Элдер(Duke-Elder, Sir Stewart (изд.). System of Ophthalmology. Vol. VI. Ocular motility and strabismus. St. Louis 1973) сообщаетосакка-дахвинтервале3—4 секунды(с. 141). Шульце-Крюгер(Schulze-Kruger Rolf Ekkehard. Analyse von   Augenbewegungen   des   Menschen   zur Symmetrie- und Raumwahrnehmung und Ver-gleich zu einem aktiven Kamerasystem. Fortschritt-Berichte VDI Reihe 17 (Biotechnik), Nr. 83. Dusseldorf 1992) определяетмаксимальноевре­мяфиксациив2 секунды(с. 12). Авторитетней­шийучебникШмидта— Тевса(Schmidt RobertF., Thews Gerhard. Physiologie des Menschen. Berlin, Heidelberg, NewYorketc. 271997) констатирует, что при особом усилии от саккад можно удер­живаться   «в  течение  нескольких  секунд» (с. 251).
27  См.: Sturm Bertha. Wahrnehmung und Fernsehen: die fehlende Halbsekunde//Media Perspektiven, 1/1984. S. 58 - 65.
28Sturm Hertha. Wissensvermittlung und Rezipient: die Defizite des Fernsehens//Wissensvermittlung, Medien und Gesellschaft. Ein Symposium der Bertelsmann Stiftung, 1989. S. 55f.
29 См. его предисловие к цитированной книге Баззла.
30 Обзор можно найти у Шмитта-Засе (Schmitt-SasseJoachim. „Macht Filme wie komplexe Werbespots!" Strategien einer produktionsorien-tierten Medienwirkungsforschung//Bo/m et al. (Hg.): Ansichten einer kunftigen Medien-wissenschaft, 1988. S. 183ff).
31 По этим вопросам см. фундаментальную рабо­ту Кеплингера (KepplingerHansMathias. Darstellungseffekte. Experimented Untersu-chungen zur Wirkung von Pressefotos und fernsehfilmen. Alber Broschur Kommunikation, Bd. 15, Freiburg, Munchen 1987).
32 MattenklottAxel, Donsbach Wolfgang, BrosiusHans-Bernd. Die Realitat des Fernsehzuschauers: die Illusion des Augenzeugen//Franzmann et al. (Hg.). Auf den Schultern von Gutenberg. Medien-okologische Perspektiven der Fernsehgesellschaft. Berlin, Munchen 1995. S. 252-263. ВэтойжекнигестоитпрочестьстатьюКеплингера«Die Bedeutung der Fernsehbilder fur das Realitats-verstandnis der Femsehzuschauer» (S. 246—251).
33 Sturm Hertha. Die inneren Aktivitaten bei Horen, Sehen und Lesen. Ein Ansatz zur Klarung der Warum-Frage von Medienwirkungen//Franz-mann et al. (Hg.). Auf den Schultern von Gu­tenberg, 1995. S. 85.
34 Sturm Hertha. Op. cit., 1989. S. 66.
35    Sturm Hertha, Vitouch Peter, Bauer Herbert, Grewe-Partsch Marianne. Emotion und Erregung  — Kinder als Femsehzuschauer. Eine psychophysio-logische Untersuchung//Fernsehen und Bildung. Internationale Zeitschrift fur Medienpsychologie und Medienpraxis. Themenheft „Mediendrama-turgieundZuschauerverhalten".Jg. 16 (1982) 1— 3. S. 13.
36    См.: Zeutschner Heiko. Die braune Mattscheibe. Unsere Glotze wird 60 — Fernsehen im National-sozialismus//Siiddeutsche Zeitung. 25.3.1995.
37    При этом примечательно, что «в то время в се­мьях с детьми телевизоры встречались более чем вдвое чаще», чем в семьях без детей (GreenfieldPatriciaMarks. Kinder und neue Me-dien. Die Wirkung von Fernsehen, Videospielen und Computern (оригинальноеамериканскоеиздание1984). Munchen, Weinheim1987. S. 173. Anm. 2).
38    В Федеративной Республике Германии чистое «просмотровое время» (которое надо отличать от намного большего «времени работы телеви­зора») в статистически среднем измерении для всего населения выросло с 1 часа в день в нача­ле 60-х годов до более 3 часов в день в 1998 г. (см.: MediaPerspektiven. Basisdaten1998. S. 71). В США среднее просмотровое время составля­ет уже начиная с 1980 г. 4—5 часов, время рабо­ты телевизора — 7—8 часов ежедневно.
39    Для подростков это показано, например, в ис­следовании: SchmidbauerMichael, LohrPaul. JugendmedienundJugendszenen. ErgebnisseeineraktuellenUntersuchung//TelevIZIon. 10/1997/1. S. 13-26.
40     См. об этом мое подробное изложение в книге: PatzlaffRainer. Medienmagie oder die Herrschaft uber die Sinne. Stuttgart 31999. S. 12ff.
41   Об этом пишет Неверла (см. цит. соч.).
42  См.: Gerbner George, Gross L. Living with Televi­sion: The Violence Profile//Journal of Commu­nication 26 (1976). P. 172-199.
43   Thomas Gunter. Medien — Ritual — Religion. Zur religiosen Funktion des Fernsehens. Frankfurt/M. 1998.
44   Opaschowski Horst W. Deutschland 2010. Wie wir morgen leben — Voraussagen der Wissenschaft zur Zukunft unserer Gesellschaft. Hamburg 1997. S. 93.
45   См.: Neverla. Op. cit. (1992).
46    Opaschowski. Ibidem.
47   Ibidem, S. 92.
48  Eurich Claus. Das verkabelte Leben. Wem schaden und wem nutzen die neuen Medien? Reinbek bei Hamburg 1980. S. 25f.
49     См.: Noelle-Neuman Elisabeth. Das Fernsehen und die Zukunft der Lesekultur//Frohlich et al. (Hg.). Die verstellte Welt. Beitrage zur Medienokologie, 1992. S. 223 иприм. 1.
50   См.: Singer Jerome L., Singer Dorothy G. Wider die Verkiimmerung der Phantasie. Fernsehen, Lesen und die Entwicklung der Vorstellungskraft// Frohlich et al. (Hg.). Die verstellte Welt. S. 98-114.
51 LahrHelmutvan der. Lesen: Verlust einer Schlussel-qualifikation fur die Informationsgesellschaft// Media Perspektiven 1/1996, S.2.
52    См.: Der Spiegel. 51/1994. S. 97.
53    Sturm. Op. cit. (1989), S. 49f.
54    Noelle-Neuman. Op. cit., S. 231.
55    Ibidem, S. 232.
56    Behrens Harald, Kiefer Marie-Luise, Meder Arne. Spezialisierung der Mediennutzung im dualen Rundfunksystem//Media Perspektiven 2/1997, S. 90.
57     Opaschowski. Op. cit., S. 98.
58     Huth Silvia. Zur Wirkung des Vielfernsehens. Ergebnisse aus der empirischen Forschung in den USA//Fernsehen und Bildung.  Internationale Zeitschrift fur Medienpsychologie und Medien-praxis.  Themenheft  „Mediendramaturgie  und Zuschauerverhalten", Jg. 16 (1982) 1-3, S. 207.
59    Singer Dorothy G. Fernsehen, Lesen und Phantasie-entwicklung//Franzmann et al. (Hg.). Auf den Schultern von Gutenberg. Medienokologische Perspektiven  der   Fernsehgesellschaft.   Berlin, Mtinchen 1995. S. 123.
60    См.: Huth. Op. cit., S. 212. Из новых исследований на эту тему см.: Bohme-DurrKarin. Bild-magnet Fernsehen//TeIevIZIon, 12, 1999/1, S. 20-25.
61    Noelle-Neuman. Op. at., S. 229.
62 Eimeren Birgit van, Maier-Lesch Brigitte. Die Sache mit   der   Politik   im   Fernsehen//TelevIZIon, 10/1997/1. S. 9-13.
63    См.: Postman Neil. Sieben Thesen zur Medien-technologie//Frohlich et al. (Hg.). Die verstellte Welt, 1992. S. 9-22.
64    См.: Opaschowski. Op. cit. S. 84.
65    См.: Sicking Peter. Leben ohne Fernsehen. EinequalitativeNichtfernseherstudie. Wiesbaden1998.
66    Отсюда, разумеется, нельзя вывести обратное заключение, будто низкий коэффициент интел­лекта — следствие частого употребления теле­визора. Подробнее об этом см.: Ruth. Op. cit., S. 206.
67     Opaschowski. Op. cit., S. 87.
68     Signorielli Nancy. Ungesunde Botschaften. Me-dieneinflusse  auf das  Gesundheits-  und  Er-nahrungsverhalten von Kindern//Franzmann et al. (Hg.). Auf den Schultern von Gutenberg. Medien-okologische Perspektiven der Fernsehgesellschaft. Berlin, Miinchen 1995. S. 151.
69 См.: Ridder Christa-Maria. US-Kinderfernsehen zwischen Kommerz und Regelungsversuchen im offentlichen    Interesse//Media    Perspektiven 1/1997. S. 31-41.
70     Из исследовательского отчета Синьорьелли (S. 151).
71     Синьорьелли (op. cit., S. 152) пишет об этом: «В 1979 г. Гербнер, Морган и Синьорьелли в те­чение целой недели исследовали показы еды, напитков, поглощения пищи и т. п. на амери­канском телевидении во время основных пере­дач и в детских программах выходных дней, за­фиксировав, что приблизительно девять раз за один час можно увидеть, как едят и пьют или услышать разговоры о еде».
72     См.: Klesges. Op. cit.
73     Цитируетсяпо: Signorielli. Op. cit., S. 154.
74     Ibidem, S. 159. Там же см. литературу вопроса.
75     Ibidem, S. 160.
76     Kruger Udo Michael. Gewalt in von Kindern genutzten Fernsehsendungen//Media Perspekti­ven, 3/1996. S. 114.
77     Ibidem, S. 115.
78     Ibidem.
79     Der Spiegel, 14/1998. S. 163.
80 Подробно об этом см.: PatzlaffRainer. Sprach-zerfall und Agression. Geistige Hintergriinde der Gewalt und des Nationalismus. Stuttgart1994.
81     См. интервью, взятое Марией Биль у Дэйва Гросмена, в: Zeit. 23.9.1999. S. 5.
82  Grossmann Dave. Kinder trainieren Gewalt. Wie die Medien Kinder gewaltbereit machen//Family, 2/ 1999. (Сокращеннаяпереработкаиз: Chris-
tianity Today. August 1998. Carol Stream, Illinois, USA). S. 58.
83     Ibidem, S. 60.
84     Suddeutsche Zeitung, 17.5.1999.
85     См.: Winn Marie. Die Droge im Wohnzimmer. Reinbekb. Hamburg1979. (Оригинальное аме­риканское издание вышло под названием «ThePlug-InDrug».)
86     См.: Buzzett. Op. cit., p. 49.
87  Болееподробносм.: Cohen Karen M. The De­velopment of Strategies of Visual Search//Fischer et al. (изд.). Eye Movements: Cognition and Visual Perception. Hillsdale (New Jersey) 1981. P. 271-288; Mikasch Heidemarie D., Haack Johannes. Blickbewegungsforschung — Einfiihrung in die physiologischen Grundlagen, Techniken und in die Problem- und Anwendungsbereiche//Issing et al. (Hg). Blickbewegung und Bildverarbeitung, 1986. S. 11-36.
88     См.:   максимум 8 секунд, а среднее значение для всех катего
26 (Duke-Elder, Sir Stewart (изд.). System of Ophthalmology. Vol. VI. Ocular motility and strabismus. St. Louis 1973) сообщаетосакка-дахвинтервале3—(Schulze-Kruger Rolf Ekkehard. Analyse von (Schmidt RobertF., Thews Gerhard. Physiologie des Menschen. Berlin, Heidelberg, NewYorketc. 271997) констатирует, что при особом усилии от саккад можно удер­
27 Sturm Bertha. Wahrnehmung und Fernsehen: die fehlende Halbsekunde//Media Perspektiven, 1/1984. S. 58 - 65.
28Sturm Hertha. Wissensvermittlung und Rezipient: die Defizite des Fernsehens//Wissensvermittlung, Medien und Gesellschaft. E
29 См. его предисловие к цитированной книге Баззла.
30 Обзор можно найти у Шмитта-Засе (Schmitt-SasseJoachim. „et al. (Hg.): Ansichten einer kunftigen Medien-wissenschaft, 1988. S. 183ff).
31 По этим вопросам см. фундаментальную рабо­(KepplingerHansMathias. Darstellungseffekte. Experimented Untersu-chungen zur Wirkung von Pressefotos und fernsehfilmen. Alber Broschur Kommunikation, Bd. 15, Freiburg, Munchen 1987).
32 MattenklottAxel, Donsbach Wolfgang, BrosiusHans-Bernd. Die Realitat des Fernsehzuschauers: die Illusion des Augenzeugen//Franzmann et al. (Hg.). Auf den Schultern von Gutenberg. Medien-okologische Perspektiven der Fernsehgesellschaft. Berlin, Munchen 1995. S. 252-263. ВэтойжекнигестоитпрочестьстатьюКеплингера«
33 Sturm Hertha. Die inneren Aktivitaten bei Horen, Sehen und Lesen. Ein Ansatz zur Klarung der Warum-Frage von Medienwirkungen//Franz-mann
34 Sturm Hertha. Op. cit., 1989. S. 66.
35 Sturm Hertha, Vitouch Peter, Bauer Herbert, Grewe-Partsch Marianne. Emotion und Erregung 
36 Zeutschner Heiko. Die braune Mattscheibe. Unsere Glotze wird 60 —
37 (GreenfieldPatriciaMarks. Kinder und neue Me-dien. Die Wirkung von Fernsehen, Videospielen und Computern (оригинальноеамериканскоеиздание1984). Munchen, Weinheim1987. S. 173. Anm. 2).
38 MediaPerspektiven. Basisdaten1998. S. 71). В США среднее просмотровое время составля­
39 SchmidbauerMichael, LohrPaul. JugendmedienundJugendszenen. ErgebnisseeineraktuellenUntersuchung//TelevIZIon. 10/1997/1. S. 13-26.
40 PatzlaffRainer. Medienmagie oder die Herrschaft uber die Sinne. Stuttgart 31999. S. 12ff.
41 
42 Gerbner George, Gross L. Living with Televi­
43 Thomas Gunter. Medien —
44 Opaschowski Horst W. Deutschland 2010. Wie wir morgen leben —
45 Neverla. Op. cit. (1992).
46 Opaschowski. Ibidem.
47 
48 Eurich Claus. Das verkabelte Leben. Wem schaden und wem nutzen die neuen Medien? Reinbek bei Hamburg 1980. S. 25f.
49 Noelle-Neuman Elisabeth. Das Fernsehen und die Zukunft der Lesekultur//Frohlich et al. (Hg.). Die verstellte Welt. Beitrage zur Medienokologie, 1992. S. 223 иприм. 1.
50 Singer Jerome L., Singer Dorothy G. Wider die Verkiimmerung der Phantasie. Fernsehen, Lesen und die Entwicklung der Vorstellungskraft// Frohlich et al. (Hg.). Die verstellte Welt. S. 98-114.
51 LahrHelmutvan der. Lesen: Verlust einer Schlussel-qualifikation fur die Informationsgesellschaft// Media Perspektiven 1/1996, S.2.
52 
53 Sturm. Op. cit. (1989),
54 Noelle-Neuman. Op. cit., S. 231.
55 
56 Behrens Harald, Kiefer Marie-Luise, Meder Arne. Spezialisierung der Mediennutzung im dualen Rundfunksystem//Media Perspektiven 2/1997, S. 90.
57 Opaschowski. Op. cit., S. 98.
58 Huth Silvia. Zur Wirkung des Vielfernsehens. Ergebnisse aus der empirischen Forschung in den USA//Fernsehen und Bildung. 
59 Singer Dorothy G. Fernsehen, Lesen und Phantasie-entwicklung//Franzmann et al. (Hg.). Auf den Schultern von Gutenberg. Medienokologische Perspektiven 
60 Huth. Op. cit., S. 212. Из новых исследований на эту тему см.: Bohme-DurrKarin. Bild-magnet Fernsehen//TeIevIZIon, 12, 1999/1, S. 20-25.
61 Noelle-Neuman. Op. at., S. 229.
62 Eimeren Birgit van, Maier-Lesch Brigitte. Die Sache mit 
63 Postman Neil. Sieben Thesen zur Medien-technologie//Frohlich et al. (Hg.). Die verstellte Welt, 1992. S. 9-22.
64 Opaschowski. Op. cit. S. 84.
65 Sicking Peter. Leben ohne Fernsehen. EinequalitativeNichtfernseherstudie. Wiesbaden1998.
66 Ruth. Op. cit., S. 206.
67 Opaschowski. Op. cit., S. 87.
68 Signorielli Nancy. Ungesunde Botschaften. Me-dieneinflusse 
69 См.: Ridder Christa-Maria. US-Kinderfernsehen zwischen Kommerz und Regelungsversuchen im offentlichen 
70 
71 
72 Klesges. Op. cit.
73 Signorielli. Op. cit., S. 154.
74 
75 
76 Kruger Udo Michael. Gewalt in von Kindern genutzten Fernsehsendungen//Media Perspekti­
77 
78 
79 
80 Подробно об этом см.: PatzlaffRainer. Sprach-zerfall und Agression. Geistige Hintergriinde der Gewalt und des Nationalismus. Stuttgart1994.
81 
82 Grossmann Dave. Kinder trainieren Gewalt. Wie die Medien Kinder gewaltbereit machen//Family, 2/ 1999. (Сокращеннаяпереработкаиз: Chris-
tianity Today. August 1998. Carol Stream, Illinois, USA). S. 58.
83 
84 
85 Winn Marie. Die Droge im Wohnzimmer. Reinbekb. Hamburg1979. (Оригинальное аме­
86 Buzzett. Op. cit., p. 49.
87 Cohen Karen M. The De­Mikasch Heidemarie D., Haack Johannes. Blickbewegungsforschung —
88 Fischer Burkhart.  Blick-Punkte.   Neuro-biologische Prinzipien des Sehens und der Blick-steuerung. Bern, Gottingen, Toronto, Seattle 1999. S. 221ff.
89     См.: Buzzell. Op. cit., p. 50.
90     Fischer. Op. cit., S. 221.
91     Scheurle. Op. cit., S. 90.
92     Singer, Singer. Op. cit., (1992), S. 112.
93     Benz Ute. Warum sehen Kinder Gewaltfilme? Miinchen 1998. S. 62.
94     См.: Greenfield. Op. cit., S. 50.
95     См.: Reeves, Hawkins(1986), S. 43. (Автор, веро­ятно, забыл включить этот источник в свой список литературы, который в оригинале при­веден отдельно от ссылок, где указываются только фамилии авторов и год издания; я все равно воспроизвожу эту и следующую ссыл­ки — может быть, они пригодятся специалис­там. там. — Пер.)
96     См.: Ibidem.
97  TheunertHelga, Schorb Bernd. «Mordsbilder»: Kin­der und Fernsehinformation. Eine Untersuchung zum Umgang von Kindern mit realen Gewalt-darstellungen in Nachrichten und Reality-TV im Auftrag der Hamburgischen Anstalt fur neue Me-dien (HAM) und der Bayerischer Landeszentrale fur neue Medien (BLM). Schriftenreihe der HAM. Band 13. Berlin 1995. S. 217.
98     Ibidem, S. 220.
99     Ibidem, S. 212.
100 См.: Glogauer Werner. Die neuen Medien veran-dern die Kindheit. Nutzung und Auswirkungen des fernsehens, der Videospiele, Videofilme u. a. bei 6-bis lOjahrigen Kindern und Jugendlichen. Wein-heim 1993.
101   Цит. по: Wagner Luise, Drosser Christoph. Tuning fur unsere Sinne//Konrad. 1.1997. S. 104.
102  Singer Dorothy G. Op. cit. (1995). S. 127.
103См.: Franzmann Bodo. Vor dem Einbruch der
Multimedia-Kultur — Leseforscher tiberpriifen die Besta'nde//Spektrum der Wissenschaft. 10/1995. S. 116-119.
104 Подробное сообщение на эту тему опубликова­но в журнале «Шпигель» (36/1995, S. 82-87).
105  Sanders Barry. A is for Ox. Violence, Electronic Media and the Silencing of the Written Word. NewYork1994. P. 173. Моя рецензия на эту книгу опубликована в журнале Erziehungskunst, 2/1996, S. 190-194.
106 См.: Literacy, Economy and Society. Results of the First International Adult Literacy Survey. Изд. Ге­неральным секретарем ОЭСР (Париж) и Орга­низацией по экономическому сотрудничеству и развитию. Париж, Оттава, 1995.
107 См.: Lehmann RainerH. et. al. Leseverstandnis und Lesegewohntheiten deutscher Schtiler und Schti-lerinnen. Reihe Beltz Stiftung Lesen. Weinheim, Basel 1995.
108 См.: Franzmann. Op. cit., S. 117.
109Lahr Helmut van der. Lesen: Verlust einer Schlussel-qualifikation fur die Informationsgesellschaft// Media Perspektiven, 1/1996. S. 2-7.
110 См. об этом цитированную статью Нёлле-Ной-ман (1992).
111 Der Spiegel, 38/1993, S. 143-146.
112 Stiddeutsche Zeitung Magazin, Nr. 28 от12.7.1996, S. 5.
113 См.: Heinemann Manfred, Hopfner Christel. Screening-Verfahren zur Erfassung von Sprachentwick-lungsverzogerungen (SEV) im Alter von 3 bis 4 Jahren bei der U 8//Der kinderarzt. Mitteilungen des Berufsverbandes der Kinderarzte Deutschlands e. V. 23. (40.) Jahrgang 1992. Nr. 10. S. 1635-1639.
114 Были обследованы четыре группы признаков — артикуляция, словарный запас, построение фразы, понимание речи. Нарушение или задер­жка развития речи , Berlin 1996. S. 118-120.
141   Впервойлекцииизцикла«Эвритмиякакзри­маяречь» (24. 6. 1924). См.: Steiner Rudolf. Gesamtausgabe, Band 279. Dornach1968. S. 47.
142   Более подробно об этом можно прочитать в вы­шедшей в 2001 г. в издательстве «Фрайес Гай-стеслебен» монографии Иоганны Цинке «Зри­мые воздушные звуковые формы — речь каквоздушное изваяние» (под редакцией Райнера Пацлафа), включающей в себя материалы Ар-мина Й. Хуземанна, Петера Нантке и Сони Шеффер. В ней впервые представлены изобра­жения всех звуков немецкого языка, а также первые сонографические снимки звуковых форм, возникающих в крови говорящего чело­века. (Оригинальноеназвание: Zinke Johanna. Luftlautformen sichtbar gemacht — Sprache als plastische Gestaltung der Luft.)
143   Подробности и литературу вопроса см.: LutzkerPeter. Der Sprachsinn. Sprachwahrnehmung als Sinnesvorgang. Stuttgart 1996. S. 38ff.
144   Пит. по: Lutzker. Op. cit, S. 43.
145   См.: Condon William, Sander L. W. Neonate Mo­vement in Synchronized with Adult Speech. Inter­actional Participation and Language Acquisition// Science. Vol. 183,11 (1974). P. 99-101.
146   См.: Lutzker. Op. cit., S. 43-45.
147   МысльотакогородаупражненияхвысказалРудольфШтайнервмаленькойзаметке«Языкидухязыка» (см.: Der Goetheanumgedanke inmitten der Kulturkrisis der Gegenwart//Staner. Gesamtausgabe, Band 36, Dornach 1961. S. 296-300).
148   Онаразвитавмоейстатье: Patzlaff Rainer. Ver-lust und Wiedergewinnung der Sprache im Jugend-alter//Erziehungskunst. 2/1992. S. 106-122.

 

Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. Зарегистрироваться.